Вечер и ночь в Скалистых горах. Жизнь прекрасна!

Морико.

Долина Ветров

-Сестра, не успела закончиться одна война, как ты лезешь в другую. Тебя в неё тянет, тебя в неё втягивают, безумию нет конца. Мир и так сгорел дотла, что вы хотите еще в нем сжечь? Эти руины?

-Этот мир сгорел дотла, но мы-то живы! – Морико схватила брата за плечи, сжала их со всей силой. – Это наши руки, мы можем ими изменить этот мир, именно сейчас, когда все считают – все потеряно и уже все равно, именно тут, на этой выжженной земле, в этих пустошах мы сможем построить свой, новый мир! Тот, который так всегда хотели, война уничтожила все преграды для этого, понимаешь?! Чем больше в этом безумия – тем больше правды, правда слишком часто походит на бред умалишенного, пойми – если путь слишком длинный, это не значит, что его невозможно пройти. Раньше пред нами была стена из старого, прогнившего насквозь, провонявшего политиками мира. Теперь её нет. Ничего нет. Только эта безжизненная пустыня и руины городов. Но выжили миллионы людей и этот мир – он очистился...

Софиона III, 2049г. орбита Луны.

Костер первый. Авиационный рынок.

Род Снарк

2047 год

Поднеся фляжку ко рту, человек в черном плаще сделал глубокий глоток. Поднял вверх голову, и на его бледное лицо жителя подземелья упала первая капля вечернего дождя. Маску противогаза он снял давно. Здесь все еще фонило, но уже не так как под Москвой. Все-таки это утомительно идти пешком с нагрузкой, да еще вдыхать воздух через и без того забитые фильтры. Но намордник противогаза он снял наверняка не поэтому.

Коряга была как раз к месту, она скрывала, но позволяла видеть все. Незнакомец, напившись, рассматривал черные заросли справа от дороги и клубившиеся в той стороне облака с желтоватым отливом смерти. Его лицо ничего не выражало, абсолютно ничего. Он вглядывался в хмурые серые тучи так, словно видел их не одну тысячу лет. Вдоль скулы шел плохо заживший шрам, но, в общем, у него было довольно молодое лицо, только слишком бледное. Этот момент никак не давал покоя Погонщику, который уже целых пятнадцать минут сидя на стволе рухнувшей сосны, разглядывал незнакомца в мощный цейсовский бинокль со странными медными окулярами. За это недолгое время тот успел пройти целый километр к «Бару», дважды останавливаясь, первый раз, чтобы рассмотреть что-то севернее через прицел своей винтовки, второй раз, чтобы напиться. Даже не винтовка Драгунова, висевшая за спиной и не направление, откуда он пришел, смущало наблюдателя. От Москвы уже давно никто не приходил, это был общеизвестный факт. Такой же как, например то, что весь следующий месяц будут идти дожди или что ярмарка опять соберется на мертвом аэродроме вовремя, как и в прошлом и позапрошлом году.

Однако человек шел именно «Оттуда». Погонщик снял с плеча карабин и свистнул собаке. Огромная пасть, сквозь которую клыки проросли так, что волной зубцов, напоминавших китовый ус, шли по подбородку этой псины, появилась рядом с хозяином. Она лишь молча дышала, слегка приоткрыв свои челюсти, но звук издаваемый собакой напоминал грохот прибоя. Так дышат слоны или другие массивные животные, огромная грудная клетка и странное устройство пасти отчасти объясняли это явление, пугавшее поначалу любого незнакомого с такой «породой» человека.

Собака высунула огромный язык и молча лизнула руку своего владельца.

- Хешке, – прошептал Погонщик, обращаясь к этому чудовищу, – мы должны встретить этого малого, хозяин спросит с нас, если мы с тобой позволим ему просто пройти мимо. – Мы должны, – как-то грустно добавил секунду спустя собачник, – мы просто обязаны.

Он повернулся и еще раз посмотрел на черную точку вдалеке. Бледный Человек напившись, продолжил свой путь. Внезапно сделав очередной шаг, он быстро присел и, рванув с плеча винтовку, приник к прицелу. Ствол оружия был обращен прямо в лицо Погонщику. Тот еле успел спрятаться за ствол поваленного дерева, пригнув голову своего пса. Лежа там, чувствуя глухие удары огромного сердца своего четвероного друга, Погонщик перебирал в уме возможные варианты.

- Нет, не мог, ну, не мог он видеть вспышки моего бинокля, специально матовую бленду добывал. Помнишь, мой друг как она нам досталась? – Он повернул голову к своему молчаливому другу. – Мы перерыли с тобой весь магазин, все два этажа, истребив попутно целую стаю скрипов. Я уже и отчаялся, думал – самому делать опять придется. И там, на втором этаже этого трижды разграбленного здания и лежала она. Словно меня дожидалась. И еще две подзорные трубы, окуляры которых – храни их в чистоте Господи – будут служить и мне и моим детям, дай время, только бы протянуть. Ты помнишь?

Собака мотнула головой.

- Короткая у тебя память мой друг. Ой, короткая. Глаза, на этой равнине нужны хорошие глаза. Мои, твой нюх и твои уши. Но без глаз никуда. А если глаза уже плохо видят? Нет, я все-таки не жалею. – Сделав два шага в сторону на корточках, он приподнялся и украдкой взглянул на дорогу и опять опустился вниз.

Человеческое пятно по-прежнему маячило на дороге усыпанной наполовину занесенными песком и жутко искореженными временем остовами прошлой эпохи. Сквозь многие уже росла трава, они служили ночным прибежищам тварям поменьше, облегчая их жизнь и избавляя от необходимости рыть норы в зараженной почве. Погонщик еще помнил, как они назывались раньше – «автомобили».

- Странный он Хешке, идет один по дороге и смотрит спокойно по сторонам, словно у себя дома в постели с женой лежит, пока его сыновья сон караулят. Любой подстрелить может. Но стоило мне подумать о хозяине, как он нас обнаружил. Но пропустить его нам нельзя, ни в коем случае. Вот такая вот дилемма. А ты что думаешь, напарник? Давай как раньше при встрече дорогих гостей. Я культурно спереди подставляю свою шкуру, а ты канавами и камышами ползешь в обход на брюхе.

Он осторожно поднялся и, проверив в последний раз – нет ли еще свидетелей их встречи, побрел вперед, не отрывая глаз от дороги.

Шедший с севера странник знал, что впереди его ждут. Два существа, мужчина лет пятидесяти уже почти превратившийся в старика и огромный пес. И пока старик брел к нему по дороге, высоко подняв над головой свое ружье, его собака, юркнув в бурелом, продиралась сквозь потрескивавшие под её лапами сухие ветки уже десятилетия не хотевшего окончательно умереть кустарника.

Он все это знал, но с каждым шагом от руин столицы все позже замечал опасность. Ему дали выход, создали мертвый коридор, но обратно не пустят никогда. Впрочем, это не беспокоило парня. Его вообще ничего не беспокоило. Наверное, любой подметивший эту черту его характера тихо удивился бы – как тот еще жив?

Взойдя на бугорок, Погонщик опустил ствол ружья на землю и зычно крикнул:

- Приветствую тебя странник!

Человек со снайперской винтовкой за плечами продолжал идти вперед, лишь на мгновение повернулся, чтобы взглянуть на старика. Пробормотав ругательство, тот соскочил с камня, и едва сдерживая шаг, пошел навстречу, стараясь всем своим видом источать добродушие.

- Давненько оттуда никто не приходил.

Парень ткнул пальцем в кусты и сказал:

- Твоя псина там дозу схлопочет.

- Черт, - ответил Погонщик. – В общем, ей уже как-то все равно.

Развернувшись к кустам, он свистнул. Огромная туша издав приглушенное рычание пробиралась к ним по подлеску ломая молодые, пытающиеся расти в этой зараженной почве деревца.

- Как тебя зовут-то?

- Род. – Отрывисто бросил тот и опять отвернулся. Это был самый спокойный немногословный и необщительный собеседник у Погонщика за целый год.

- Ну, Род так Род, рад познакомиться парень. И где же ты шлялся, что такой бледный стал? – Спросил собаковод и тут же раскаялся в невольно сорвавшемся вопросе. Посмотрев по сторонам, Погонщик достал медный портсигар с четырьмя звездами, аккуратно вынул самокрутку и раскурил от старой металлической зажигалки. Со странной любовью посмотрев на ту, засунул обратно в один из многочисленных карманов своей просторной одежды. Все это время парень молча шагал рядом с ним по дороге, не обращая внимание на его действия. Погонщик привык иметь дело с другими людьми, которых необходимо было предупреждать, прежде чем доставать что-то из кармана, а то они уж больно любили хвататься за оружие. Старик снова посмотрел по сторонам и тяжело вздохнул, выпуская клубы дыма.

- Припозднился я сегодня. Все высматривал группу Волка, да они, видать, опять лихие через город западнее пошли, – проворчал Погонщик. – Небось, уже возвратились, а я тут как пень торчу.

Парень молчал.

- Нам бы прибавить шагу, до захода успеть нужно. Тут неподалеку есть место, вполне безопасное, насколько вообще так близко от столицы может быть безопасно.

- Что за место?

- Увидишь, полчаса ходу отсюда. Хорошо обороняется и там можно переночевать. Это так сказать – первичный перевалочный пункт во всей округе.

Через тридцать минут он поднес к глазам бинокль, а потом передал его Роду.

- Вот уже почти на месте. Далековато я сегодня забирался. Это и есть наш «бар». Раньше тут рынок был, у дороги, знаешь, как бывает?

Род молчал. Не дождавшись ответа на свой странный вопрос, Погонщик продолжал, возможно, ему просто хотелось с кем-то поговорить, доставлял удовольствие сам процесс, он не обращал внимания – слушает его кто-то или нет. Правда при этом голова его не переставала двигаться, обозревая окрестности, словно труба перископа подводной лодки.

- Дальше бара никто по шоссе в сторону Москвы не ходит и давно уже. Разве только самые бесстрашные из наших Сталкеров. Правда они редко возвращаются, но это не убавляет их заслуги, правда, ничуть!

И помолчав целую минуту добавил:

- Если бы не они, мы бы и не ведали, что вообще в Москве творится.

- Наших? – переспросил Род.

- О да, со многими я лично знаком! – воскликнул старик.

По-видимому, Рода не устроил этот ответ, снова отвернувшись, он, по-прежнему, ничего не говорил, и будто о чем-то размышляя, бросал по сторонам отрешенные взгляды.

Однако это не помешало ему первым заметить летуна. Похожий на старую рваную грязную тряпку из темно-коричневой кожи он парил, нарезая круги в небе, словно спортсмен перед соревнованиями. Род с колена прицелился в него положив ствол винтовки на согнутый локоть левой руки, но стрелять сразу не стал.

- Не нужно, не трать патроны. Пока поблизости Хешке он не спустится, мы в понимании этой твари – добыча пса, а тот слишком крупный, чтобы с кем-то делиться. Будь он хоть трижды хозяином небес, на земле он легко поранит свои конечности и сам превратится в добычу.

Летун расправил во всю длину свои кожистые крылья и, спикировав вниз, исчез за массивом мертвого леса по ту сторону от дороги. Чтобы через секунду опять рвануть в небо, на этот раз, сжимая что-то издалека похожее на огромную свинью в когтях. Судя по тому, как тяжело он теперь летел, эта добыча была уже слишком тяжелой для него.

- Хочет поскорее убраться подальше, пока его коллеги не заметили лакомый кусочек, который он только что отхватил. Понимаешь, эти грызуны живут в норах, и вытащить их оттуда довольно сложно. А этот экземпляр толи ступил, толи его выгнали из семьи. Они теперь все каннибалы, ни одна тварь не брезгует питаться себе подобными. И люди не исключение. – Погонщик рассматривал быстро исчезающую в вечерней мгле точку в бинокль.

- Грызуны?

- Да-да именно так, они все теперь грызуны.

Через двадцать минут ходьбы Погонщик достал собачий свисток и четыре раза свистнул каждый раз короче предыдущего. Ответный свист не заставил себя ждать. Погонщик улыбнулся, Роду показалось – он слегка волновался те несколько секунд, пока ждал ответа. Перед ними была группа зданий и что-то напоминающее искореженный остов старой заправки. Окна, забитые досками и высокий металлический забор, увитый ржавой колючей проволокой, судя по качественной работе, строили его еще до войны. На крыше  ближайшего здания была устроена огневая точка – каркас из сваренных металлических труб, обшитый с боков и сверху металлическими листами в несколько слоев и обложенный мешками с песком и ржавым металлоломом. Вокруг хутора, если все эти несколько домов и нежилой павильон с выбитыми стеклами можно было так назвать, бесновался мертвый лес, скрюченные радиационным осадками стволы нависали над домами подобно мечу Дамокла, созданному природой.

Погонщик перехватил взгляд путешественника:

- Да их бы спилить, а то когда-нибудь упадут и крышу проломят. Но тут палка о двух концах – летунам маневр ограничен, с неба не напасть и по земле не подобраться. Видал частокол? В три пальца толщиной стальные пруты и пять метров высотой. Это тебе не самодельные баррикады, тут, чем только раньше не торговали и охраняли здорово. Еще две заправки были напротив, да сгорели.

- Придется обойти, с главного входа никого не пускаем уже давно, там баррикада и только транспорт временами пропуская, их сдвигаем.

- Транспорт? У вас есть машины? – Слегка оживился Род. Старик скосил на него глаза.

- Есть. – Уклончиво ответил Погонщик. – Но об этом завтра, все равно на Домо все местные сорвутся.

- Куда?

- Потом объясню, и так разболтался, а какие разговоры на пустой желудок. Заходи, будь гостем. А ты стой Хешке, жди, такая махина как ты и каждый раз лезет вместе со всем.

Во дворе за высокой оградой из прошлого лежал всевозможный ржавый хлам. У крыла павильона в клетке подобно заключенным бродили разнокалиберные куры. Молодой поросенок размером со здоровенного взрослого кабана упрямо пытался пятачком подрыть куст мутировавшего бурьяна. В общем, несмотря на запустение, атмосфера дикого жилого уюта выдавала местных с потрохами. С крыши в лицо Роду уставилась пара черных глаз на чумазом лице, обернутом несколько раз истлевшим шарфом. Проводив пришедших взглядом, дозорный опять вернулся к своей амбразуре из металлических труб.

Стоило переступить порог, и в нос ударила какофония запахов. Довольно сносная, так как в первую очередь запахов всевозможного съестного. На полу, укрытом слоем грязных стеблей напоминавших отдаленно тростник валялись россыпью причудливые по форме кости. С ними таскались, поскуливая несколько собак, увидев которых Род понял, почему Хешке сюда было заказано. В дальнем конце холла был устроен импровизированный камин, но с дымоходом что-то намудрили и теперь при порывах ветра дым просачивался обратно.

Порубленные хвощи вяло подгорали на краснеющих в зале углях. Вокруг высились бастионы всякой посуды, которую только может представить себе человек. Вся черная, покрытая копотью десятилетиями скапливавшейся на ней, она в то же время была почти гигиенически чистой – умение держать в порядке орудия труда важно одинаково для снайпера и для повара, и тот и тот ошибаются один раз.

- Вот дьявол, куда подевался этот нож? – Рассерженный повар грохнул кулаком по столу так, что на соседних столах посыпалась посуда.

-Серж не суетись, найдется твой нож, и остальное найдешь. – Попытался успокоить его Погонщик.

-Но ведь куда-то все пропадает! – Ответил ему, скривившись, повар. – Не может так быть, чтобы я смотрел и в глаза не видел, мистика.

-Может псы утащили? Как мясо закончится, вскрой одного, самого подозрительного и проверь. – Пошутил один из двух охотников, сидевших с бутылкой и жарким у полукруглого стола в углу. Отхлебнув из граненого стакана, он опять критически оглядел грязный пол комнаты.

-Лучше проверь всех новеньких, особенно детишек, нюхом чую – это они шалят. – Подсказал ему человек в драном полушубке, отороченном ржаво-янтарного цвета лисицей, или чем-то слишком сильно смахивавшем на неё.

-Найду – убью! – С яростью проревел повар, но тут же добавил совсем смиренно: - Боже, кому нужен обыкновенный нож?

Человек в полушубке сверлил Рода взглядом, но так ненавязчиво, что можно было подумать, будто он просто задумался и смотрит в себя. Такая двойственность наверняка не раз его выручала, как и многих лисиц, привыкших жить в мире волков и шакалов. Ни о чем не спрашивая Род молча встал из-за стола и вышел. На небе мерцала луна, очень редко можно было теперь увидеть безоблачное небо в этих местах. Значит завтра будет жара. После войны прошли годы, ядерная зима закончилась, но с погодой что-то разладилось. Резко континентальный климат теперь означал снежные заносы зимой и песчаные бури летом в этих широтах.

Он нашел под стальным навесом свернутый мат, раскатал его пинком тяжелого ботинка и сел, прижавшись спиной к забору. Рядом на перевернутом ведре лежала намокшая колода карт и жутко изгрызенные кости. Видимо тут отдыхали между сменами караульные, голоса которых даже отсюда были слышны из Общего Зала.

Уже разворачивая тот самый подозрительный кусок мяса, явно пережаренный для заметания следов поварских промахов и ошибок природы, его породившей, Род остановился и, положив пакет на ведро рядом с картами, быстро приподнял предохранитель на своем «Граче».

- А ты тоже Собиратель?

Паренек, задавший этот вопрос, был тем, кого прогнали из бара. За спиной стояла девчушка на голову ниже его. Два внимательных глаза изучали незнакомца, видимо она решила использовать своего друга вместо живого щита, в крайнем случае. Но тот и не возражал. Род продолжал, как ни в чем бывало есть. Из здания опять донесся хор пьяных голосов и ругань. Мальчуган – несмотря на свой рост, ему было от силы одиннадцать – оглянулся туда со злостью и одновременно затравленно, потом опять угрюмо посмотрел на ужинающего Рода.

- Пойдем – потянула его за рукав девочка, но тот словно зачарованный смотрел на ломоть жареного мяса. Род повернулся, взглянул на пацана, откусил здоровенный кусок и опять посмотрел на небо. Парень не выдержал:

- У меня сестра болеет…

По-видимому, он что-то хотел добавить, но запнулся. Пришелец опять взглянул на него и просто тихо сказал:

- У меня нет с собой лекарств.

- Зато у тебя есть еда. – Пробормотал мальчик, но недавний собеседник его уже не слушал, он опять меланхолично пережевывал мясо, смотря на так редко появляющиеся на небе звезды.

- Я не смогу тебе вечно давать еду, меня тут завтра уже не будет.

- Ничего. Я найду, завтра найду. Главное – сейчас. Я выкручусь, мне не привыкать.

- Понятно. – Пробормотал Род. – Завтра тут не только меня не будет, и что ты будешь делать?

- Придумаю, найду. Какая тебе разница? Ты же меня с собой не возьмешь? Нас… – Он опять запнулся.

- Нет – отрезал Род.

- Вот видишь. – Не понятно к кому были обращены эти слова – к мужчине или девчонке, что все это время выглядывала из-за плеча брата.

- Я не знаю почему, но вас, похоже, тут не любят.

- Это не твое дело.

- Согласен. – Пробормотал опять Род и, положив руку на рукоятку пистолета, отвернулся.

- Тебе что трудно, что ли, от тебя не убудет.

- Нет не трудно. Просто не вижу смысла.

- Почему?

- Сам подумай. Я собираюсь спать, а когда меня будят, обычно это плохо заканчивается.

- Понятно… - Произнес парень, он выглядел растерянным, уставшим и одновременно злым.

Род расстегнул рюкзак и достал «пернач». Проверив обойму, протянул его пацану.

- Бери. Он слегка фонит, не клади его под подушку и держи подальше от сестры.

- Что такое «подушка»? – Спросил, подняв голову, пацан и получил в ответ молчание. Он странно посмотрел на тяжелый пистолет в руках, держал он его так, словно это было что-то съедобное.

- Вечно ведь это продолжаться не может. Если не научишься сам, рано или поздно кто-то сорвется. Я не знаю где твои родители и не хочу знать. Вас никто не берет к себе, я догадываюсь почему.

Ствол поднялся до уровня глаз и уперся в голову Роду.

- Мне нужно немного еды. Не все.

- Понятно. Тут не тот тип людей, чтобы думать о завтрашнем дне. И о детях тем более. Тебе нужно забирать сестру и уходить. Пока их терпение не лопнуло.

- Совсем немного.

- Понимаешь, если ты нападаешь на того с кем не можешь справиться, ты умираешь.

Когда Род схватил мальчика за руку, тот непроизвольно нажал на курок, но выстрела не было. Через секунду он уже лежал на земле, а пистолет отлетел на несколько метров. С перекошенным лицом пацан прокричал сестре:

- Уходи! Он нас теперь убьет, дура беги!

Но та стояла, так же молча, как и минуту назад, и смотрела то на брата, то на Рода. Словно раненый волчонок мальчишка схватился за нож из-под голенища, но не успел его вынуть, опять закричал и нож полетел в сторону.

- Почему ты сначала кричал ей?

- Чего?

- Нож нужно доставать не когда ты уже лежишь лицом вниз. Ты не сможешь замахнуться.

Род поднялся с колена и подошел к рюкзаку. Достав оттуда две банки консервов и запасную обойму, положил их на донце ведра, рядом с картами. За это время сестра помогла подняться брату и тот со странным выражением смотрел на лежащие среди мусора пистолет и кухонный нож. Закинув рюкзак за спину, Род направился к двери бара, откуда никто и не думал появляться, чтобы узнать, кто тут так истошно кричал минуту назад.

- Удачи, романтики. А точнее идите к черту с этим.

Утром пока два охотника растаскивали завалы и разводили в стороны баррикады у главных ворот, Погонщик со своим напарником грузили машину, закидывали в салон сумки с валенным мясом и всякой всячиной, найденной в ближайшем городке, аккуратно затащили туда окованный ящик с неизвестным содержимым и положили сверху лист металла. Оцинкованный ящик слегка звякнул при этом полными бутылками. Побросали сверху шкур и мехов и так же аккуратно уложили два баллона с газом, опять закидали все это шкурами и залезли сверху сами.

Тайзер, второй из местных охотников, провел вдоль машины счетчиком Гейгера, издавшим слабый треск, чертыхнулся и сказал:

- Вот что мне с ней делать, каждый раз как куда гоняем, она набирает все больше и выше.

Второй провел тыльной стороной ладони по лбу и ответил:

- Надо менять металл. Какие части фонят больше всего – снимать и искать замену. Но это на будущее.

- Днище, скорее всего, - заметил Погонщик. – По грязи же вечно таскаемся, вот и набирает там рентгены.

Из закона три грязного вида мужика с обмотанными шарфами лицами притащили четырех связанных кур и поросенка и положили сзади, ближе к бывшему багажнику и побежали обратно в дом. Машина уже отчетливо проседала. Погонщик посмотрел на колеса и рявкнул:

- Хорош грузить, бандиты, или вы, если что хотите сами потом все это до Домо тащить, на плечах своих?

Раздался смех, из окна на них смотрели две пары детских глаз. Тайзер завел двигатель, дизель, издав серию похожих на глухие выстрелы звуков, фыркнул на прощание и покорно перешел на рев, из спаренных труб повалил черный дым. Люди как мухи облепили машину со всех сторон. Род последним запрыгнул сбоку. Напоследок повернулся и взглянул на окна. Лица детей исчезли, в проеме двери стоял вчерашний караульный с крыши и подавал какие-то знаки уезжавшим. Погонщик ответил на них и свистнул пса. Машина, взревев мотором, выехала сквозь открытые ворота, которые тут стали закрываться, люди суетились, возвращая баррикаду на место. За рулем сидел Тайзер, Погонщик с напарником на крыше, по бокам на подножках остальные, громадный Хешке не напрягаясь особо, бежал сбоку. Изогнутые стволы по обеим сторонам старого шоссе скрывали вид, можно было лишь гадать, что творится за ними. Иногда приходилось объезжать автомобильные трупы, но видимо эвакуация не добралась до этих мест, машин было мало, намного меньше, чем до этого видел Род.

Через пару миль южнее показалась первая живность – на дорогу прямо перед машиной выбежала похожая на огромного медведя с костяным выпирающим хребтом тварь и, открыв вертикальную пасть, оглушила окрестности истошным визгом. Тайзер похоже привык к подобным сюрпризам, он лишь слегка повел рулевое колесо, меняя направление движения, ровно столько, чтобы объехать препятствие, как с крыши раздался одновременный залп Погонщика с Волком. Через мгновение палили все, за исключением державшего баранку водителя. Тот даже не повернулся, чтобы посмотреть, что осталось от зверя.

- Может остановимся, проверим? – Спросил Волк. – Мясо все-таки.

- Уже не надо, - Ответил ему Погонщик с крыши перезаряжая вертикалку. – Хешке доест. Не отбирай еду у моего пса. Он этого не заслужил.

Внезапно справа, за пару километров раздался заунывный вой, от которого пальцы Рода нащупали предохранитель быстрее, чем он успел решить, что делать дальше.

-Падальщики. – Сказал Погонщик, сам в этот момент похожий больше на животное, чем на человека: глаза горят, пальцы скрючило, зубы верхней челюсти свисают вниз – кривые и острые, как у животного. Но люди этого мира и не таких людей видали.

-Нас почуяли? – Спросил Волк, заряжая ленту разрывных в пулемет взамен обычных. В мгновение ока машина превратилась в огневой еж, готовый взорваться раскаленной смертью по всему живому, что заимеет глупость потревожить их и их драгоценный груз.

-Вряд ли. Кого-то окружили в болотах. Медяка, наверное, или храя. Словно в ответ на его слова с отдаленных болот ответила трубным ревом безмозглая тварь. Род мог поклясться, что это динозавр, про которых он читал в детстве. В тех книгах описывался их интеллект, довольно критически описывался надо заметить. И именно так, тогда годы назад, читая при аварийном освещении или вообще с фонариком в палатке отцовские книги, он и представлял голоса этих титанов прошлого: глупыми, полными торжества и боли одновременно. Еще через полчаса езды они свернули на проселочную, поросшую свежими зелеными побегами дорогу, идущую вдоль старого железнодорожного пути. Нахмурившееся опять небо разрядилось легким дождем, люди начали спешно прятать лица под прорезиненные капюшоны. Погонщик улыбнулся:

- Ну, вот и все, полчаса и будем у Домо.

У шлагбаума перед въездом на взлетное поле стоял трактор, сцепленный с обшитой ржавыми металлическими листами фурой. На первый взгляд казалось, что эта куча металлолома уже никогда не сдвинется с места. Их машина притормозила за полсотни метров от препятствия и Погонщик опять засвистел, на этот раз извлекая из старого куска металла целую мелодию. Минут десять ничего не происходило, потом появилось первое движение. Что-то скользнуло в кабину трактора, и тот почти бесшумно и очень медленно двинулся по пробитой в грязи колее. В утренней туманной дымке не издающий ни звука, он отдавал странной тревогой в сердце и заставлял покрепче ухватить оружие и пригнуться. Но выстрелов не последовало – лишь отмашка фонарем невидимого человека и Тайзер опять надавил на газ. Они выезжали на взлетную полосу медленно оживающего подмосковного аэродрома.

- Наконец-то, - бормотал себе под нос Погонщик, - каждый раз волнуюсь, когда жду так, представляю себе что повымирали они уже все тут.

-Не наговаривай, - ответил ему Волк, схватил в охапку две кожаные сумки битком набитые копченым мясом и, спрыгнув первым, потащил их к одиноко стоявшему исполину, выкрашенному в ядовито-зеленый цвет.

-Я пойду Хешке покараулю, а то пристрелят её снайперы с вышки, - сказал старик, опираясь на свой штуцер слез с крыши и побрел обратно в пришедший за ними следом из лесу туман. За считанные секунды подбежавшие люди похватали весь груз с машины и понесли его вслед за Волком.

За ними следом брел и Род, крутя по сторонам головой. Выросший под землей, он никогда еще в своей жизни не видел пассажирских авиалайнеров. Трудно было представить, что почерневшие, изъеденные временем и радиоактивными осадками эти махины могли подниматься в воздух. Род слышал о них, знал одного летчика в прошлом, тот жил на их станции и временами травил байки о былых временах. Многое из них было не понятно, остальное же приобретало в умах, росших в метро подростков гротескные формы. Только вот гротеском они могли показаться лишь давно канувшим в небытие очевидцам. Для Рода и остальных это была правда, их собственная. Подобно нашим сегодняшним представлениям о цивилизациях древности, встреть мы сейчас, в наши дни, кого-то, кто жил в ту эпоху и знал тех людей, они тоже рассыпались бы в прах и предстали чудовищным нагромождением гротеска догадок мифов и откровенной лжи. Наверное, такой человек рассмеялся бы и только. А ведь все это собирали по кусочкам сотни и тысяч исследователей, они тратили на это свои жизни, любили свою работу, вкладывали душу. И мы ценим их труд восхищаемся и пользуемся им, не подозревая насколько зачастую ошибочны все эти представления. Невозможно восстановить былое, история – это загадка, решаемая лишь в один конец. Сейчас мы получим совершенно другие причины, для уже известных нам следствий, ведь у каждого последствия, может быть, и есть на самом деле множество первопричин, мы же сможем увидеть лишь часть из них. Когда-нибудь все, что мы делаем и строем превратится в прах, пройдут века, и кто-то вновь попытается восстановить причины тех явлений, что он откопает где-нибудь в песках пустыни на месте современной Москвы. Да, через пару тысяч лет тут вполне могут быть пески не хуже чем в Сахаре, каждая из подобных ей пустынь – как вирус, каждый год, неуклонно завоевывающий себе новые территории и пространства. Песок переносится ветром, ветер разрушает скалы и превращает их в тот же песок. Война может быть лишь катализатором, ускорившим эти процессы, не более. Без неё на это у природы уйдут десятки тысячелетий, срок небольшой для матушки Земли, но огромный для человечества. Изменение климата в случае ядерной войны спокойно может за жалкую сотню лет превратить всю среднюю полосу России в одну большую пустыню, и тем самым она избегнет постепенного затопления. Мир более текуч, чем нам кажется, все меняется, медленно, и мы живущие такие короткие жизни считаем его почти статичным. Но все может произойти очень быстро – история этой планеты это не только медленная эволюция, это еще и череда мини революций. Как автоматные очереди они вспарывают историю, оставляя на холсте времени свои сколы и вмятины. Существуют не только социальные революции, любое резкое изменение устоявшихся условий похожее на взрыв – уже революция. Причина их проста – мы, наш мир из законов в котором мы живем и который любим подгибать под свою человеческую логику всего лишь островок в море хаоса, который мы никогда не поймем и не сможем укротить. Вся наша суть – законы, они растут из нашего мышления, мы не можем мыслить хаосом, а значит, никогда не поймем этот мир до конца. Само мышление – уже построение закономерностей и связок. Неожиданность будет всегда, удивляться – право каждого.

Когда-то неожиданность погубила гигантских рептилий, оказавшихся неподготовленными к такому «подарку» судьбы. Теперь пришла и для людей очередь удивляться.

Род обошел целый ряд застывших, словно вне времени обтекаемых махин. В них теплилась жизнь, он это знал, но это не мешало ему смотреть на них как на древних ископаемых. Мертвые тела которых приспособила под жилища уже новая жизнь. В его голове не укладывалась сама мысль, что это тоже сделали люди. Вокруг горели костры, раздавались пьяные голоса, ежеминутно прибывали машины, всевозможных форм и расцветок. На некоторых были украшения из черепов скота и не только, другие ощетинились стальными ежами, были и совсем обычные, те, которые можно было оплавленные и скрюченные, словно в агонии встретить в Москве.

Род повернулся и посмотрел в сторону павильона. Стекла были выбиты, наверное, ударной волной. Этот гражданский аэродром совсем не бомбили, скорее всего, уже после войны что-то тут случилось. Теперь там горел свет, не только костров – тут где-то поблизости видимо наладили добычу электроэнергии и теперь гирлянды ламп висели, подобно рукотворным лианам по всему корпусу. Там что-то происходило, какое-то дикое оживление, метались тени, но голоса и звуки глушились, отсюда можно было разобрать только невнятный гул, словно океан мух спустился с неба на землю и вступил тут в свои права.

Род посмотрел на небо, оно было все в звездах. Этот день пролетел незаметно, самый короткий день в его жизни. Там, за серой, казалось, рассеченной ударом великана стальной махиной располагалось стрельбище. Периодически оттуда доносились ружейные выстрелы, сопровождавшиеся криками и изредка даже гулом оваций. Еще раз взглянув на мерцающие звезды, Род направился туда.

Весь этот день на аэродроме сновали люди и машины, шла торговля или скорее натуральный обмен, пару раз раздавались выстрелы дозорных с вышек и до этого почти мирно хоть и с вечной руганью галдящие толпы ощетинивались стволами и мигом затихали. Но оба раз тревоги оказывались ложными. Через час после захода солнца ситуация поменялась, машины согнали полукольцом вокруг зеленого лайнера, на крыше которого были устроены огневые точки и один за другим гасли огни на взлетных полосах, люди до этого занимавшие всю территорию аэродрома, стягивались поближе к безопасным убежищам и готовились к ночи.

К костру, около которого сидел Род, подошел Погонщик, за ним понуро брела Хешке. Люди, сидевшие рядом, уже знали эту псину и даже не шевельнулись, зато один из новоприбывших отшатнулся, тихо вскрикнув и выпустив из рук ветку с насаженными кусочками пережаренного мяса. Собака отрешенно взглянула на человека, потом на куски мяса на земле и тяжело вздохнув, отвернулась.

- Эти чудовища тут уже давно. А когда-то они летали по воздуху. Я помню эти дни, но скоро не останется никого, из тех, что видели этот мир с небес. Мы прилетели сюда на одной такой птахе. Черт, как давно же это было. – Он поднял вверх голову, а потом заслезившиеся глаза старика снова вернулись к привычным для взлетной полосы кострам. – Это «Домо», можно просто – большой «Д», наш дом. Искатели со всей области и не только съезжаются сюда на целых две недели, торговля, живой обмен, все прелести экономики – тут, только в эти дни!

Как только наступила ночь, через два часа после захода солнца все трапы были подняты и люки задраены. Самолеты даже спустя десятилетия оставались неплохими жилищами для людей. Стальные махины, застывшие на чудом уцелевшем подмосковном аэродроме хранили тепло домашнего очага для нескольких сотен семей. В основном это были жители Москвы и Подмосковья, которые не погибли в тот день и смогли выбраться достаточно быстро из самой страшной пробки в истории этого города. Не все хотели уезжать, многие верили, что все обратимо. Нашелся лидер, который сплотил вокруг себя несколько тысяч человек, принял решение и воплотил его в жизнь. Герметичные салоны пассажирских авиалайнеров хоть и слабо экранировали от радиационного излучения в первые годы после войны, зато послужили превосходной защитой от радиационных осадков и того что они породили в дальнейшем. Тут не было караулов – в них не нуждались. Как только приходило время сна – люди шли спать и верили, что проснуться. У них и в правду были все шансы на это.

Род в полной мере оценил ту единственную ночь, что он провел тут. Через час после закрытия люков заунывный вой тревоги разнесся по аэродрому. Но стрельбы не было.

-Мало их, не хотят тратить патроны. – Прошептал проснувшийся старик. В круглое стекло ударила лапа, не оставив на нем и царапины. Через мгновение серая тень накрыла десяток иллюминаторов с одного борта. Старик усмехнулся и перевернулся на другой бок:

-Как всегда, ночью прилетают они. Да все бес толку. Раньше палили и они своих же подъедали, ну и решили что это не порядок. То, что тут у них место кормежки стало. Теперь просто сирену на всякий случай врубают, чтобы караулы внутри лайнеров не дремали. Да только что они сделают, герметика и на удар посильнее тут все рассчитано. Капитально делали у нас, на века… эх… Фильтрацию воздуха наладить осталось и по-королевски заживем! – И без того превосходное настроение Погонщика еще улучшилось после разговора с Шишковатым, он просто светился добродушием.

Род, разбиравший в это время свою винтовку, повернул голову и взглянул на серую тень. Та словно почувствовав его взгляд, заволновалась, как вода в мутном озере и, оттолкнувшись, так что все ощутили легкую вибрацию корпуса, исчезла. Теперь за стеклом опять горели вдалеке огни на смотровых вышках. Снайпер вернулся к разложенным на откинутой спинке кресла первого класса смазанным деталям оружия. В эту ночь сирен больше не было и за все время не прозвучало ни одного выстрела.

Наутро все повторилось. Ярмарка набирала обороты, каждый час из леса доносился звук двигателя, и на взлетную полосу медленно выезжало очередное чудо инженерной мысли. Род перестал их уже считать, но все еще не отчаялся найти тех, кто идет к югу. Судя по реакции на его вопросы, на юг соваться они не любили, половина приезжих были из-за Урала, оттуда, куда не долетела основная масса боеголовок, и где общий фон был ниже, да и осадков не выпадало столько. Тут, в Домо счетчик лишь слегка пощелкивал, если конечно не подносить его к некоторым из самолетов, к тем, в которых не то чтобы не жили, к которым боялись даже подходить и, завидев издали обходили стороной. Но его спокойные тихие щелчки были обманчивыми. А все ветер – он постоянно дул с юга, неся с собой сухую и горькую пыль. Пласты воздуха приходящие оттуда были горячими настолько, что создавалось ощущение – они побывали в горне сталелитейного завода. Но этот воздух был чистый, почти не зараженный. А стоило на горизонте появиться тучам, как все хватали свои товары и бежали до ближайшего лайнера – промокнуть означало подхватить дозу, от которой будешь очень долго отходить потом, а многократные купания под дождями спокойно заканчивались фатальным исходом.

На юг не ехал никто, и Род, ловя странные взгляды, прекратил расспросы, так и не спросив – почему.

 Рынок был не весь открыт взорам, оказалось, что часть старого павильона аэропорта закрыта от посторонних и тщательно охраняется. Когда Род попытался пройти напрямую перед ним выросли две огромные тени и спросили пароль, а окружного пути он искать не стал. Не хотел соваться в чужие дела и искать проблем на свою голову. Наверное. Может – просто было не интересно. Шишковатый следил за перемещениями нового гостя, не терял его из виду ни на секунду успевая вести свои торговые дела.

Раздавшиеся неподалеку крики, привлекли внимание Рода. Роняя за собой вывороченный деревья, на взлетную полосу выезжало огромное, метров пятнадцать высотой бронированное ржавыми листами чудовище.

- Видал!? Только на такой можно теперь куда-то добраться. Наша она, - с восхищением прокричал Погонщик, - до Егорьевска и целехонька вернулась!

Род посмотрел на вдавленные стекла и помятые листы ржавой, почти проеденной, словно кислотой поливали брони, на запекшуюся кровь по бортам. Создавалось впечатление – на этой машине таранили очень большого зверя. Ну, или целую толпу средних. Забрался по трапу и скинул вниз свой рюкзак, следом полетела походная сумка, в которую была вшита еще одна, чуть поменьше.

-Ты куда? - спросил Погонщик.

-Дальше, на юг, - Род неопределенно махнул рукой в сторону горизонта и кинул в сумку купленный им вчера запас очищенной воды.

-Жди до вечера, нам тоже к югу.

Род остановился как вкопанный и, развернувшись, посмотрел на лицо Погонщика.

-Это как разрезать яблоко и увидеть, что там нет ни одного червя. Представляешь? Ни единого, две чистые половинки. Жутко да? Я бы не стал есть яблоко, которым даже черви брезгуют. – Он посмотрел на свою ладонь, словно в ней был какой-то секрет. – Чистая она слишком, ни единого пятнышка нет. Вот мне тоже как-то не по себе.

На протвени была расстелена фольга, на ней куски розовато-коричневые куски мяса шипели, как болотные ящеры в период случки, готовясь отправиться в рот местному населению, они словно выражали заранее протест по этому поводу.

Запах стоял чудесный. Для Рода лук по привычке был драгоценностью, спасавшей от цинги в условиях плохого освещения. Тут же его практически не ценили – на Домо были устроены теплицы.

Морико работала с невероятной скоростью, только что её пальцы мелькали над протвенью, через мгновение она уже резала «салат» из листьев хвощей. Может так и надо, раньше Род не часто наблюдал за женщинами на кухне, хоть и сам умел прекрасно готовить (жизнь заставила, предрасположенности к готовке он не испытывал никакой). Так что он не был твердо уверен, но тонкие и подвижные пальцы женщины, обращавшиеся с ножом как росомаха с когтем, заставили его сглотнуть голодную слюну.

-Вы похожи! – Похлопал его с пьяной улыбкой Погонщик. – Оба чужаки, оба заторможенные какие-то в общении и оба работаете очень быстро. Нонсенс, да?

Род аккуратно убрал его руку и нашел для себя тихое темное место. С его привычкой к темноте на поверхности она становилась союзницей, несмотря на то, что в подземном мире отнимала жизни у дорогих ему людей.

***

У Морико были черные волосы, седевшие на концах, они забирались в две тонкие косички и исчезали под одеждой на спине. Она была очень молода на вид, но ощущение «застывшего» не покидало человека, когда тот смотрел на неё. Возможно, была виновата кожа – слишком гладкая, почти платинового оттенка. Голубые глаза казались стальными, серыми как очищенный от ржавчины металл в колеблющемся свете лампы.

-Я позволю тебе сделать со мной все, что хочешь. Но ты, же все равно не признаешь во мне человека.

Морико смотрела ему в глаза без напряжения. Род смотрел в её глаза спокойно. Просто сидел и разглядывал лицо.

-Тебе так нужно, чтобы тебя признавали человеком? Знаешь, люди, насколько я их понял, очень ценят «силу характера», так что если ты будешь жесткой они, либо признают в тебе человека, либо убьют когда-нибудь. Скорее всего, со спины.

-Правда? – Спросила Морико. Она смотрела в глаза Рода не отрываясь. – Все так просто? Тогда почему они так любят всех «унижать»? Ищут всюду человека? Я думала, им просто естественно нравится это делать.

Морико открыла рот, он наполнялся слюней. Опустила голову, накрыв губами член парня. Втянула воздух и провела языком вдоль жилок, язык стал вращаться, потом вдруг – чпок! Она открыла рот и посмотрела на его головку. Нити слюни оборвались. Все повторилось дважды, прежде чем, Род схватил её голову и, сжав руками, кончил в её рот. Семя брызнуло, Морико глотала, глаза смотрели куда-то вглубь, внутрь. Руки Рода схватили её локти и подняли девушку. Он развернул её и усадил на колени, левой раздвинул ноги, правой провел пальцами по половым губам, снимая с них прозрачной слизи урожай. Морико схватила эти пальцы и начала сосать, потом кусать его руку, до крови, слизывая её по каплям.

Давление возникло в паху, затем переместилось глубже, с острой болью ушло в самый живот и там растворилось в наслаждении. Каждый раз все повторялось вновь, затем все зарастало снова. Бедра в крови – внутри шар огня из горячей крови, живот плавится от чувства.

Выгнул, бросив на кровать – хрустнули гнилые доски. Заломил руки, прижав их к спине – у Морико вырвался стон, когда член бледного чужака уперся ей в шейку матки. Рывок – не отпуская рук девушки, Род раздвинул ей бедрами ноги и прижался плотнее – рывок, руки Морико разошлись в стороны, грудь ловила занозы с досок.

Морико обернулась, почувствовав движение за ковром, закрывавшим от них кухню. Приподняла край. Люси.

Люси смотрела.

Морико смотрела. Их глаза были напротив – их разделяли пол-локтя темного от сгущавшихся теней зыбкого рока, морозного утреннего воздуха. Люси смотрела не моргая – любовалась, Морико смотрела решая. Её глаза мерцали, словно у кошки в полутьме. Это длилось секунды, не больше. Люси и раньше любила на них подолгу смотреть. Глаза Морико были красивые, серые, стальные, словно и нечеловеческие вовсе – такой ровный сверх напряженный серый цвет. Потом они моргнули.

Морико вытянула руку и коснулась пальцами девочки. Род тоже посмотрел на неё.

-Сегодня, - сказала Морико, облизнувшись, - я научу тебя пить семя, идет? Учила же я тебя доить наших несчастных коров...

Люси кивнула, смотря на покачивающийся у её лица член. Она открыла рот, и он вошел внутрь. За волосы схватили сильные руки и вжали спиной в стену. Она училась дышать. Род двигался медленно, щадя её маленький ротик. Но семени не было, зато Морико ласкала её, словно своего родного ребенка. Она хотела её, хотела дочку в ту ночь.

Но это бесполезно. Он плоский – до сих пор плоский её живот. Он всегда будет плоским.

***

- Мутанты. Нечисти развелось всякой много в этих местах в наше время. – Шишковатый раскуривавший трубку в свете переменчивого пламени костра сам походил на чудовище из леса. – Но не это главное, самое опасное для каравана в другом.

Он глухо и с хрипом закашлял в кулак, тряхнул спутанными волосами и опять уставился в костер. Погонщик длинным металлическим прутом принялся перемешивать угли, подняв при этом целый ворох искр.

- Дикари. В это время у них можно сказать сезон охоты открывается. И охоты на нас. Они каннибалы, нападают на поселения, сюда-то не сунутся, тут им ничего не светит. Обшивку самолета вскрыть не смогут и все передохнут под пулями. А вот в других местах народу не сладко. Мы пойдем на юг по m-4, проедем через несколько городов, нам нужны будут все стволы, какие есть. Просто не всем нужно на юг, часть отправится обратно на Урал, а кто-то продолжит рыться здесь.

-Вот что я предложу тебе парень, - он раскашлялся, а потом продолжил своим глухим, словно деревяшка с занозами голосом, - тебе же надо на юг, я правильно понял?

Род кивнул.

-Вот, и нам туда же, по пути так сказать, - он опять закашлял, словно слова застревали в глотке, с трудом выбираясь на поверхность сквозь толщу стоячей болотной воды.

-Ну как, ты с нами парень? – Жуя свою деревянную трубку, спросил Шишковатый.

Род вгляделся по очереди в их лица, и бросил свое ставшее уже привычным для местных отрывистое:

-Да.

На следующее утро стальное чудовище на шести колесах от КамАЗа готовили к рывку на юг. Грузили его не так как остальные машины – это первое что бросалось в глаза. Человек шестнадцать с неимоверным трудом и матюками вкатили по направляющим огромный контейнер и закрепили его с помощью стальных тросов. Увидев замершего у остывающего кострища Рода, собачник спросил:

-Интересно, что там?

-Нет, - снайпер отвернулся.

-Ты не любопытный я смотрю. Я бы на твоем месте сделал, все, чтобы разузнать, что такого особенного в этом контейнере и почему он один.

Род, промолчав, направился к зеленому самолету. Проводив его глазами, Погонщик достал свою любимую табакерку и как всегда медленно закурил.

-Может ты и знаешь. Кто тебя самого разберет, - вслух подумал он. – Вот про меня с Хешке ты тогда живо догадался.

Засветло они покинули лагерь Домо. Ржавеющие остовы из прошлого остались там, где им и положено быть – позади, а перед ними лежала дорого, ведущая в будущее, вот только оно у каждого свое.

Род заметил их первым, тени, что неслись справа вдоль колеи. Он вытянул вперед руку, и Погонщик всмотрелся в быстро темнеющую даль. Через мгновение он уже кричал что-то неразборчивое в грохоте мотора. За какие-то полминуты машина стала похожа на крепость. Были подняты щиты с наваренным шипами, и еще до того как первая стрела ударилась в борт, все уже спрятались от неизбежного обстрела.

-Я говорил, вот же! – прошептал Шишковатый. – Вот, дождались.

Тени скользившие вдоль земли как по команде развернулись и, выстроившись полукругом, пошли на сближение. До них еще было больше километра, когда внимательно смотревший в ту сторону в свой бинокль Шишковатый поднял руку и скомандовал хрипло:

-Залп!

В то же мгновение водитель дал по газам и машина, взревев, рванула вперед. По старому изъеденному трещинами и рытвинами покрытию древней уже дороги застучали стрелы. Водитель сбавил скорости, и машина пошла ровнее, Шишковатый передал бинокль Погонщику и, поставив на сошки свой трехствольный штуцер с оптическим прицелом, тем же голосом похожим на скрежет металла об металл заорал:

-Огонь!

Грянул дружный зал из ружей, Волк стрелял прицельными одиночными из своего калашникова, но все перекрыл грохот по правому борту их сухопутного многоколесного корабля. Там в бойнице был установлен тот самый самодельный пулемет, и теперь стрелки смогли, наконец, прицелиться. Строй выросших к этому времени серовато-коричневых теней смешался, они стали удаляться одна от другой и забирать еще правее, уходя вслепую зону для огня пулемета. Род убрал СВД с локтя, и вынул пустую обойму. Он хорошо разглядел нападавших, и убил пятерых из них, но их животные, напоминавшие огромных волков с очень крепкими и длинными ногами даже потеряв седоков, по-прежнему бежали вслед за вожаком.

-Черти полосатые, - проворчал Погонщик, - там же мост!

-Чего? – Шишковатый успел перезарядить свой штуцер, и теперь смотрел на своего друга, не понимая о чем он говорит. Но тут же скривился, словно вспомнил о чем-то очень неприятном и кислом на вкус. – Ладно, прорвемся, жаль только, что наверху пулемет не поставишь.

Ехали все время в основном на юг, временами по совету Шишковатого съезжая с основной дороги и объезжая опасные, «темные», как он говорил, места, обычно забирая при этом на пару километров к западу.

-А что на востоке? – Спрашивал Род. Шишковатый ему отвечал про мутантов и дикарей, жаждущих скальпа и изнасиловать твой труп, чтобы съесть потом.

-Приправа такая у них. – Говаривал Шишковатый, и набивал неизменную трубку.

-Восток дело темное. – Говорил Волк. – С востока всегда приходила беда на русскую землю. Восток это тьма, и нам туда соваться не следует.

Они видели как росомаха, схватив похожее на корову животное (только на очень длинных тонких ногах, словно в космосе родилось, в невесомости, а не на этой грешной земле), превращает её в фарш за пару секунд. Они видели, как дикари, окружив стадо похожих зверей, гонит его к лесу, откуда поднимался еле заметный дым. Видели они так же птиц, летавших странно – по парам, не как обычные – роем, а словно влюбленные друг в друга. Еще из озерца, в которое медленно, но верно скатывался небольшой поселок у дороги, вытянув белую шею, утыканную жабрами, на них глядело странное создание. Просто смотрело и все, практически не подавая признаков жизни, шея была неподвижна, но похожие на пузыри глаза – открыты.

Грязно-зеленые заросли на западе в прицел даже с четырехкратным увеличением распадались на свившиеся вместе гигантские древовидные хвощи.

-Что это? – Махнул туда затянутой в кожаную перчатку с обрезанными кончиками пальцев левой рукой Род. На перчатке был символ, незнакомый Погонщику, а тот любил разгадывать загадки, поэтому выгадав время, незаметно достал блокнот, карандаш и зарисовал этот символ. «Из всего извлекать прибыль для себя», это раз наследство отца, «колупай, да не чирикай», два наследство, а третьим был щенок-мутант, которого хотел утопить его брат, но утонул сам. Случайность.

-Еда. – Просто ответил Погонщик.

-Их можно есть?

-Еще как. Особенно, когда с мясом туго. Там, где ближе к сердцевине – самое оно! Мелко рубишь, просеиваешь от опилок, рубишь-рубишь, просеиваешь, пока мука не получится, её вымачиваешь и сушишь, потом просеиваешь последний раз и в мешок. Во лепешки!

Погонщик вытянул вверх грязный, почти черный большой палец и с наслаждением закрыл глаза. Два эти дня они все были на перекусках – остановиться, значило умереть, поэтому обходились холодной, но не горячей пищей.

-Еще южнее, до самого Воронежа. Единственный из окрестных городов, почти не пострадавший. Почти.… Сам увидишь…

Ухмыльнувшись Шишковатый повернулся и, дымя трубкой сказал:

-В смысле, там вообще что-то целое осталось. В остальных глухо – ничего, а если что и есть, кусается или еще чего хуже.

«Еще того хуже» - слова, которые у него означали что-то смешное. Глаза Шишковатого сразу наливались пьяным весельем, когда он произносил их. Заветные слова! «Еще того хуже!» Они приехали незаметно для Рода – никто не говорил «вот он дом!» или «мы прибыли!» или даже жалкого «скоро уже…»

Все были напряжены, но не больше обычного. Боялись сглазить – добрались целыми, машина цела и люди тоже, и главное: груз цел, ради которого можно и авто повредить (все равно починят умельцы!) и людей потерять (новых набрать – пара плевков, хорошие люди ценны, но не то, чтобы очень, каждый свою шкуру бережет!).

За эти дни Род хорошо узнал своих «товарищей», по крайней мере, он так думал.

-Ну вот, мы теперь считай одна команда, - пробормотал уставший Погонщик, стирая тыльной стороной ладони со лба гарь и пот. – Едва прорвались, в следующий раз меняем маршрут к чертям собачьим.

Машина встала. Двигатель еще урчал, когда все стали прыгать за борт этого сухопутного катера с похожими обводами днища – Род прикинул, что если что, куда на нем заехать не туда куда нужно, он не утонет. Ибо на то и катер бронированный на колесах.

Лагерь, укрытый среди отлогих холмов и песчаников встретил их оживлением. Снаружи он походил на зверинец, полный тигров, такие Род видел в детстве на картинках: колья, кровь запекшаяся, ржавый металл и худые стены, сквозь которые смотрели на мир сотни диких лиц. Цивилизация тут ничего не забыла, она тут просто ничерта не значила!

Последним спрыгнул Род. Разминая затекшие мускулы, он медленно брел вслед за караванщиками, спокойно разглядывая все вокруг. Внутри лагерь был такой же, только воняло сильнее. Вскоре Род понял почему: он смотрел, а кадры были дикие. Но Род упорно, не отворачиваясь, смотрел, и делал это спокойно, словно от родясь бывал в лагерях подобного толка и запаха.

Полуголая рыжая девушка на роликах и в шапке ушанке стоя на ржавой в усмерть и истыканной окровавленными шипами «коробке» пыталась правильно взять прелюдию до-диез минор Рахманинова, и вроде это у неё даже начинало получаться. Только вот сидевшие на огромных цепях в клетках позади неё кентавры сходили от звука скрипки с ума и кидались на ржаво-бурые колья, вспарывали себе брюхо и, изрыгая слизь как драконы из сказок медленно, но верное заращивали раны, чтобы через двадцать минут снова кинуться на неприступный барьер и снова об него убиться. В дальнем углу вольера лежали огромные туши – видимо их родители, они просто отдыхали и ждали, когда покормят. Вокруг сновали люди, одетые во что попало, некоторым части одежды (например, куски покрышек) были заколочены гвоздями прямо в тело. В тех местах, где ржавый металл уходил под кожу гноились раны, на них садились мухи и другие насекомые и явно пытались отложить личинки.

Перед воротами в лагерь, сейчас открытыми настежь в ряд в землю были врыты огромные колья. На них торчали люди различной степени разложения. На ближайшем к Роду недавно умерла девушка. Кол вошел в её промежность и вышел изо рта. По бедрам и промеж грудей с час назад текла теперь уже засохшая кровь, груди были вскрыты, казалось, оттуда вырывали какие-то украшения, а может просто развлекались. На них тоже садились мухи. Запах стоял адский, но видать все привыкли. К тому же теперь суета вокруг прибывшего «каравана» достигала своего апогея – из машины доставали её сверхценный и боящийся сглаза груз.

Стальная клетка раскачивалась на тросе крана. Тела дикарей как килька лежали в ней – во все стороны сквозь прутья свешивались руки и ноги. В основном дети, подростки и молодые женщины. Со всех сторон раздавались крики, лицо крановщика напряглось от натуги – сейчас от его действий и аккуратности зависела судьба ценного груза.

-Ниже, ниже… постепенно трави. Руки! - Кричал человек в черной кепке с какой-то эмблемой, нарисованной красной краской, а может кровью на ней. Он бегал взад вперед под раскачивающейся стальной конструкцией полной людей, подавая один за другим непонятные знаки крановщику.

-Пусть они руки уберут и ноги вытащат, я им их сейчас к чертям переломаю! – Крикнул тот сверху и пока человек в кепке пытался решить эту проблему (тыкая в ноги детям мачете), спокойно закурил, чтобы снять напряжение.

Еще полминуты Род спокойно и как-то отрешенно смотрел на эту картину. Потом достал пистолет и, сняв с предохранителя размеренным движением, всадил всю обойму в свою «команду». Когда прозвучал последний выстрел, клетка с рабами упала. Все спящие в ней до этого или просто находящиеся без сознания рабы разом проснулись, а те, что не смогли проснуться – умерли. Крик поднялся такой, что из лесочка неподалеку взлетела стая тварей, огласив окрестности скрипучим криком. Род бежал к машине. С вышек раздалась ругань – там переругивались снайперы. Видимо Шишковатый успел отдать на счет Рода какие-то указания, и это спасло тому жизнь – стрелять стали, но не сразу, а через десять секунд. За это временно окно, тот успел забраться в машину, под броню, выкинув оттуда проверявшего двигатель механика и завести это чудовище. Бегство Рода с места расправы рассеяло последние сомнения стрелков в том, что Род действует сам, а не выполняет указания Шишковатого. Первая пуля попала в бронированное лобовое стекло, расколов его пополам – не выдержи оно этого попадания и Роду снесло бы голову. Вторая, третья и те, что за ней били уже в борта – Род развернул машину и направил её в сторону дороги через леса. Его надежда на спасение летала сейчас над деревьями, встревожено высматривая свою добычу и щелкая огромными клювами.

Кто-то выскочил на дорогу и кинул в стекло зажигательную гранату. А вот отскочить уже не успел – под колесами смачно хрустнуло. Огонь полыхнул. Род сказал Шишковатому «Спасибо!» и дернул шеей, всматриваясь вперед сквозь мутное и растрескавшееся стекло, чтобы только с ходу не вписаться в дерево.

-Дикари отбивали своих. – Грустно сказал себе Род. – А я идиот им помешал получить пару скальпов. Правда среди них был бы и мой. Это конечно решает дело.

Шишковатый бесновался в своей палатке. Из бурого шатра Хозяина его вытаскивали, чуть ли не на руках. Речь его походила на оную у буйно помешанного во время приступа, пришлось поставить людей у входа, потому что каждые пять минут, приходя в себя, он, проклиная небеса и тех, кто под ними ходит, порывался собрать всех своих и устроить еще одну погоню.

На земле возле бурого шатра ровно вряд лежали пятнадцать тел. Погонщик лежал лицом вверх, в его пока еще не остекленевших глазах отражалось небо. Хешке лизала руку старика, каждый раз прекращая свое занятие, чтобы вновь заглянуть в его глаза. Собака надеялась там увидеть те мысли и чувства, что она привыкла читать в хозяине, но в мокрых слезящихся глазах старика видела только быстро несущиеся желтые облака и опять начинала лизать его руку. Впрочем, скоро и облака перестали в них отражаться.

Костер второй. Métro de Paris - История одной крысы.

Диана Гасай-Лурье

2064 год

Диана перебирала сети руками. Иногда в них застревали прозрачные медузы. Обжегшись, она нервно дергала плечами, приходя в себя, и опять принималась за работу. Боли не было, все тело вздрагивало, как от удара в коленную чашечку.

Медузы сладко-горькие на вкус, но съедобные. Лучше чем мох. В этих тоннелях вода поднималась каждое лето, и рыбалка спасала от голода.

-Отец сказал, что это грунтовые воды, но по его виду не скажешь, чтобы он говорил правду. Но и не скажешь, чтобы так прямо врал. – Сказала она невидимому собеседнику. И тут же добавила, словно испугавшись:

-Нет, он не такой. Когда не знает, ничего не говорит. А тут – словно все прекрасно знает-понимает. Но недоговаривает. Мне и матери.

-Ва-а!!! – протянула она, широко открыв рот. В руках билась белая слегка светящаяся неровным бледным фосфорным светом в полной тьме рыба. С разного размера глазами и спинным хребтом из острых игл. Диана держала её аккуратно, чтобы не пораниться. Помнила девочка, как отец, вернувшись с речки, что текла по соседнему тоннелю, целый месяц не мог двигать рукой. Она опухла и почернела, мать плакала и от маленькой раны сильно пахло. Тогда им помогла старая ведьма. Та, что жила на сгоревшей станции вместе со своим странным котом. Диана сама бегала туда, пока мать разрывалась между желанием хоть как-то помочь мужу и страхом, жутким первобытным страхом и в то же время нежеланием оставлять его одного. Его ведь могли утащить вертлячки в воду или собраться роем водяные мошки, облепить все тело, как они поступают с трупами и за час съесть верхний слой кожи, утонув в мясе и отложив там личинки, которые через сутки покроют тело шевелящейся массой червей. И жертва будет еще жива, сможет двигаться, испытывая адские муки. То, что они впрыскивают в тело своей добычи, останавливает кровотечение, но не уменьшает боль, пока черви не окуклятся, носитель будет жить.

Диану передернуло от воспоминаний этих уроков. Когда старая ведьма, у которой она пробыла неделю, пока та лечила отца, каждый день показывала и рассказывала обо всем, что сама изучила за десятки лет проведенные в одиночестве. А огромный со слегка светящимся зеленоватым мехом с прозрачными полосками провдоль кот, сидя в углу, грыз кость по-собачьи и тихо шипел на пробегавших временами водяных крыс. Все-таки у неё было уютно, подумала она, бросая добычу в мешочек на поясе. У кота шерсть тоже напоминала пряди медуз, полупрозрачная и временами сквозь неё просвечивали органы.

Диана спрыгнула с трубы и, перебирая в мутной воде ногами, побрела к платформе. Скоро вода поднялась ей до голых бедер, потом выше – до упругого живота, через минуту она уже плыла в полной темноте по памяти. Помнила, что свет привлекает хищников, но слух и обоняние у них притупляется во время сезонной спячки. Вот через месяц уже ни один даже опытный и закаленный в боях воин не решится повторить её поступок, не посоветовавшись с духами и не оставив ожерелье с костями с записанными нотами завещания.

Нащупав босыми ногами под водой искореженный и ржавый край вагона, она ухватилась за крышу руками, подождала, пока пальцы покрепче прилипнут и резко оттолкнувшись, подтянула свое тело, оказавшись на довольно сухой крыше по соседству с огромной водяной крысой, мирно дрыхнущей свернувшись клубком. Воздух с присвистом выходил из легких крысы, черные искорки настоящих и блестящие в темноте ложные глаза на мокром меху, вот и все что смогла сначала разглядеть Диана.

Лежа на животе, девочка прислушивалась к мерному дыханию животного. Вставать нельзя, обратно в воду тоже. При падении в жидкость тела, пусть даже небольшого создается всплеск. За годы, прошедшие после войны крысы научились ощущать перепады давления воды, опуская в неё хвост наподобие удочки. Поэтому их и называли рыболовами – выстроятся на суше в ряд и удят хвостами плавающие огоньки. Глаза у них уже слепые, и с нюхом проблемы. Но вполне могут оттяпать взрослому руку. Бабушка ведьма говорила, что никогда не стоит недооценивать крыс. Далеко не самые опасные существа, они каким-то чудом выживали и с сумасшедшей скоростью размножаясь, захватывали все новые и новые островки из металла и камня. Диана наизусть помнила эти уроки, может потому и жива до сих пор была и помогала предкам. «Духи предков, оцените мою преданность! Когда другие девочки уже разбежались, кто куда с парнями и создали свои семьи, я все еще забочусь о родителях!», думала она, присматриваясь в темноте к сияющим переливам на шкурке. Почему-то эти искренние мысли, сейчас казались Диане желтоватыми на цвет и нехорошими на привкус. Рука скользнула к тонкому острому ножу, для чистки рыбы, болтавшемуся у бедра. Она никогда не убивала крупных крыс, но эта ведь спит?

Внезапно девочка громко вздрогнула и выдохнула из себя весь воздух, чтобы снова вздохнуть. Вытянула вперед руку и ткнула пальцем в рисунок на все еще спокойно спящей крысе.

-В-аа! – Палец чертил фигуры на шкурке существа. - Знакомый узор, тебя зовут Вилма, и я тебя знаю!

Крыса, спавшая все это время с открытыми глазами, повела в сторону Дианы своей мордочкой и громко чихнула.

-Нельзя спать на погруженном в воду металле ничего не подкладывая, так и простудиться можно! Жаль ты не училась со мной у Надежды. Она бы тебе все рассказала, все показала и всему обучила, лучшая знахарка в этих местах. Мне так повезло! А тебе нет! – Палец снова ткнул в сиявший мех. – Теперь ты будешь долго-долго болеть, у тебя жар в груди начнется, а потом… ты умрешь. Мне очень жаль крыс, но ничего не поделаешь. Зато ты встретишься с Фальком! Я на твоем месте была бы рада увидеть снова хозяина.

Крыса снова чихнула и понюхала палец Дианы. Она была совершенно ручная, потому и не напала, почувствовав знакомый человеческий запах. Вытянувшись, и что-то пропищав, она встала в полный рост – чуть меньше метра в холке. Встань водяная крыса на задние лапы – и легко положила передние бы на плечи девочки. Но она просто потерлась носом об руку Дианы и прыгнула в воду, с ходу поймав в пасть зазевавшуюся медузу, местонахождение которой указал ей хвост. Воины и охотники знали эту особенность крысиных хвостов и делали из них охранные амулеты на случай особенных, таинственных опасностей, к которым никогда не бывали готовы даже самые опытные из них. Они надеялись, что в подобном случае крысиный хвост укажет им направление возможной угрозы. Но старушка ведьма лишь улыбалась в подобных случаях. Она говорила Диане, что все это суеверия и ничего им высушенный хвостик не укажет. Только крысы умели пользоваться своими хвостами, а люди, учила её Эспа, должны учиться пользоваться своими мозгами. Тем, что у тебя тут, прибавляла она, дотрагиваясь до лба девочки.

-Тем, что у меня тут. – Диана ткнула себя в лоб и вздохнула. – Ну, хорошо, попробуем. Наша крыса меня обнюхала неспроста, она хочет, чтобы я за нею шла.

Девочка посмотрела во тьму.

Любой увидевший в этот момент её мерцающие в неровном и неверном фосфоресцирующем сиянии вод зрачки, понял бы, о чем она думает. Диане очень хотелось пойти за крысой, ожидавшей её на куче обвалившегося гранита. И в то же время она помнила все те бесчисленные истории про маленьких девочек и мальчиков, уходивших в темноту или про подростков, не возвращавшихся во время, заигравшихся в таких же бесчисленных переходах и тупиковых ветвях и пропавших.

Навсегда.

-Но крыса уйдет. – Протянула она жалобным голосом. – И никогда я не узнаю, зачем она меня за собой тянула. Стоп. Надежда мне говорила про выбор. В самом конце, вспомнила. Что же она говорила?

Девочка села на металл вагона и вцепилась в его скользкую, покрытую каким-то органическим жиром поверхность. Босые ноги заметно остывали. Она должна переминаться, если не хочет заболеть. А обувь свою оставила далеко отсюда. Её нельзя мочить, она отсыреет и протухнет. В воду только раздевшись – еще одно правило. Ведь каждый хочет спать в сухой одежде.

Пальцы игравшие со странной слизью, собрали её в комочек и сжав, выдавили между пальцев. Пахла она вполне прилично.

-Вспомнила! – Диана вскочила. – Она говорила про взросление!

«Когда-нибудь тебе обязательно придется принять твое, именно твое решение, от которого будет зависеть что-то важное в жизни. Твоей жизни, возможно, что не только твоей. Нет, хорошо, если только твоей! И возможно, что при этом тебе придется нарушать правила, а их тысячи, много правил!»

-Очень много! – Диана развела руками, попытавшись представить перед собой сразу все правила на свете. Стало страшно, очень, просто ощутимо страшно. Это тебе не какие-то дикие крысы!

«И не только те правила, про которые рассказывала тебе я, возможно даже правила твоего отца, или… правила племени…»

-Это все очень жутко. – Констатировала девочка, покачиваясь на ногах на самом краю крыши. Стоило сделать шаг – и, поскользнувшись, она полетела бы в воду.

«Но возможно, даже, скорее всего, придет время, и ты должна будешь решить. И знаешь, что я могу тебе посоветовать?»

-Что же, учительница? – спросила в темноту Диана, балансируя над мутной водой.

«Ничего!..»

-Ничего?.. – Она едва не поскользнулась, и впрямь перестаравшись. Пришлось снова присесть и схватиться за липкую слизь.

«Абсолютно ничего. Это называется взросление. Приходит время, когда тебе придется самой выбирать, как быть и что делать. Это на самом деле сладостная пора, ты понимаешь – вот она, абсолютная безграничная свобода выбора! Ты можешь делать все что захочешь. Но стоит ли твое желание того, что может получиться в конце? Ты готова рискнуть, взять на себя всю ответственность, перед всеми, в том числе и твоими близкими? Тебе придется сказать себе – а это того стоит?»

-Сколько крыса стоит? – Диана мельком взглянула в сторону непринужденно рыбачившей крысы. Не подавая вида, что ждет её, водяная крыса-рыболов слегка водила в воде хвостиком, дожидаясь очередную глупую рыбешку. Чтобы в мгновение ока нырнув, выбраться снова на уютный берег из мрамора, гранита и кусков металлических труб уже с трепещущей в тонких и острых зубах добычей. Что крыса и продемонстрировала, причем как на парадных состязаниях, про которые Диана читала в детстве. Все произошло за секунду, не больше. И вот уже прижав лапой голову рыбки, крыса отрывает от неё, еще живой, кусок и начинает задумчиво его жевать.

Диану слегка передернуло. На мгновение она представила себя, вот такую беспомощную, но все еще живую. Пытающуюся достать нож ломанной, раздавленной рукой.

-С ножом не очень. – Диана посмотрела на темное лезвие в слишком мягком, чтобы вызвать блики на металле свете. – Есть очень большие крысы. И не только крысы. Есть вообще очень много всякого и чертовски большого.

-И все они хотят сожрать Диану. – Добавила она после полуминуты раздумий. – Но у меня есть ум! – Она снова ткнула себя в лоб. Вообще-то в это время она должна была по зачищенному охотниками тоннелю идти домой. Точнее плыть, забирать одежду, бежать, бежать к родне, чтобы показать улов, поделиться подслушанными у тоннельных духов историями. Но она стояла тут. И думала, а крыса ждала её, изредка бросая на девочку взгляды.

-Сколько ты стоишь? Ладно. Наверное, для меня – очень много. Все интересное в жизни – такое дорогое, даже обычная дружелюбная крыса. Кажется, я становлюсь взрослой. Или разучилась пользоваться умом.

Разбежавшись по скользкому полу из ржавой крыши, Диана прыгнула, резко войдя в воду. Проплыла, как можно быстрее двигая всем телом эти полсотни метров, и вскарабкалась на крохотный, облюбованный крысой островок.

-Ну что Вилма, идем? – Спросила она, пытаясь унять непривычную дрожь. В этот раз вода показалась ей очень холодной. Крыса снова обнюхала её и вновь чихнула. Затем рыгнула рыбкой и, посмотрев на вывалившееся изо рта с презрением, нырнула в воду.

Так они перебирались с одного островка до следующего. Один раз встретили целую семейку мелких крысенышей, брызнувших в разные стороны при их приближении. Диана слишком часто проверяла нож, не потеряла ли его во время очередного заплыва. Если тут крысенышы, то тут и их мать. Правда она надеялась, что при случае Вилма поможет. Её прежний хозяин был самым опытным охотником в этих местах. Так говорила про него Надя. И добавляла, что самым честным. Но другие взрослые думали иначе. В первую очередь иные охотники. Все знали эту историю, подобные истории не забывают так просто. Еще дольше, чем мифы о подвигах и свершениях люди помнят мифы о предательстве трусости и подлости. Все плохое хранится дольше, так говорила Эспа. Диана так и не решилась спросить, верит ли она сама в эти слухи о Фальке, который был ей братом по крови или нет. Совсем малышкой, Диана видела его в доме у Надежды. Правда никогда с ним не говорила, если только парой обыденных слов. Зато вот его крысу с невероятно чутким нюхом она запомнила хорошо. Впрочем, как и та запах девочки. Диана помнила, как еще молодой крысеныш до крови распорол своими острыми, как бритва зубами ей руку.

-Ты маленький крысенышь! – Сказала Диана, смотря в морду водяной крысе. Над поверхностью у девочки торчала только голова, она медленно перебирала ногами под водой, руками же вцепившись в его светящуюся шерсть – единственный источник света здесь. Воды были темными, все маленькие медузы и рыбки попрятались уже с полчаса как. Диана знала, что дома творится теперь неладное. Еще бы – в тупиковом проходе, где ничего крупнее рыбешки не было, пропала девочка подросток!

-А все из-за тебя! Как я теперь домой вернусь, как покажусь. Видел это? – Она вытянула руку. По ней водяной бардовой змейкой вился шрам. – Помнишь это? Ты, негодник!

Крыс сидел на камне и нюхал воду, вырываясь каждый раз, как девочка собиралась схватить его за шкирку. Снова чихнул.

-Да что с тобой такое? Болеешь? – Диана пощупала крысу лоб. Лба собственно у него не было, а нос – холодный. Девочка вылезла из воды целиком и сев по-турецки, снова автоматом проверила нож.

-Долго еще, мой четвероногий задира?

Крыс снова чихнул и, вытянув морду, уставился в темноту. Там вдалеке что-то светилось. Молниеносно вырвавшись из рук девочки, он исчез в темной воде. Все погрузилось во тьму. Так страшно Диане еще никогда не было.

-Завел! Черт! – Она сжала рукой нож и вся сама сжалась в камень на этом островке, где едва можно было сидеть, не соскальзывая в воду. – Я, конечно, сама виновата. Хотя нет. Стоп. Я не виновата, я права! – Оттолкнувшись от камня, девочка ушла в воду вслед за крысом. Ждать не имело смысла, она это понимала. Все что оставалось – плыть на слабый, еле видимый отсюда источник света.

В воде было темно, холодно, мокро и неуютно. В первый раз за свою не очень долгую жизнь, Диана чувствовала этот мир чужим. Не опасным, нет. Он и раньше был опасен и полон чудес и загадок. Но вот таким холодным, мокрым, скользким, чужим, отстраненным от неё он никогда еще не был. Как Вилма поглощающий рыбешку, наступив на неё лапой с острыми когтями. Смотрящий в сторону, не обращающий никакого внимания на бессмысленную борьбу крохотной рыбки за свою жизнь. Вот мир теперь был таким же.

Диана не отпускала ножа и не убирала его в ножны. Она все решила для себя за эти несколько минут, что в полной темноте гребла неблагодарные воды. Что будет делать и как это произойдет. Если случится именно сейчас.

Диана сильно и больно ударилась руками о борт вагона. Вскрикнула и почувствовала, что совершила непоправимую ошибку – выронила нож. Он исчез – растворился в этой темноте мутной воды. Она даже не хотела нырять, чтобы найти его. Суша – вот что нужно было в эти секунды, только она – все остальное потом. Каким-то участком сознания девочка чувствовала, что суша всегда безопаснее воды. Потому что там ты хотя бы можешь видеть, что тебя жрет. Диана вылезла медленно, дрожа и сплевывая воду. Такой уязвимой она себя еще никогда не ощущала, но бояться было некогда. Нужно найти Вилма.

Крыса сидела на куске гранита прямо за этим вагоном. Там был тупик. Она, Диана, отчетливо его отсюда видела. А все свет, который струился из странной раковины.

Она её тоже узнала!

-Фальк?! – Непроизвольно вскрикнула Диана. Но никто не ответил.

Точно такая же раковина была у Эспиного брата, как и у многих старших охотников. Очень редкий моллюск всю жизнь, долгие годы, питаясь чем попало выделял ровный яркий свет. Но найти такое создание можно было только на море. Это очень далеко, Диана только на картинках, в основном рисунках в старых потрепанных книгах видела его.

Но всегда мечтала там побывать.

-Это тоже я, это взрослость. Если я захочу – увижу! Пусть даже первой девочкой не охотником, а может и стану им! Ничто мне не помешает, только смерть!!!

Успокоившись, Диана перебралась с крыши на камень. Каким-то чудом тот держался на воде, может его что-то подпирало снизу, что сейчас она не разглядела. Но это было не важно.

Тут лежали кости. Старые пожелтевшие кости. Ребра и череп. Это был человек, и Диана даже знала кто именно. Вилма обнюхивала их, и суетливо перебирая лапками, искала себе удобное положение. Чтобы заснуть.

-Так вот где ты спишь! Понятно, почему тебя никто не видел!

Среди костей лежал конверт. Из прозрачной пленки, напоминавшей пряди медуз, только прочной очень. Диана видела такие у учительницы в столе, среди тетрадей полных записей об увиденном. Однажды ведьма поведала Диане, к тому моменту уже не ребенку – это было ближе к концу обучения, что прибыла издалека сразу после войны, той, которая случилась десятки лет назад и унесла жизни всего мира. Прибыла со многими людьми, теперь уже погибшими. Здесь, в метро, она тогда искала нечто очень важное, но так и не нашла, оставшись простым исследователем и скатившись в полное варварство.

Только у неё были подобные конверты, еще их, похоже, иногда находили на поверхности, но если это и, правда – доставались они, в конечном счете, только вождям или торговцам. Прозрачное вещество защищало содержимое от влаги лучше любого жира. И теперь, аккуратно пакет развернув, Диана шелестела страницами рукописного дневника. Девочка хорошо читала печатный шрифт, но плохо разбирала ручной. Однако того, что она смогла прочесть, прикладывая раковину с моллюском к бумаге уже было достаточно, что радостно закричать!

-Ты была права, ты была права! – Вскочив, Диана прыгала с места на место, умудряясь не свалиться в воду балансируя на самых кончиках пальцев. – Он не предавал, он никого не предавал! Я тебе это покажу, отнесу прямо сейчас и покажу. С этим-то можно будет вернуться. Только нужно как-то прокрасться мимо молодых охотников, наверное, уже обыскавших половину этого тоннеля. Иначе тетрадка попадет сразу не в те руки.

-Я найду правильные руки, я их знаю! – Она гладила страницы. Почему-то было так хорошо, от мысли, что Фальк никого не убивал, что просто на него свалили случайную вину торговцев, которая всплыви – положила бы конец существующим за их, этих торгашей счет слабым вождям. И он самолично взял все на себя и, не желая суда, ушел в тоннели. Чтобы жили все, и продолжали торговать с поверхностью.

-Надо будет прокрасться – прокрадусь, я умею плавать под водой, у меня нет светящихся раковин, а у них нет таких умных крыс как Вилма!

Вилма же спала, устроившись в обнимку с черепом своего хозяина, и, наверное, именно тут ей снились самые лучшие в мире сны…

***

Девочка сказала:

-Я Кирико. Кирико Лэйн. А это, - маленькая ручка девочки указала на странную кошечку, смотревшую огромными розовыми глазами из темноты на мокрую и внезапно – совершенно голую под этим взглядом Диану, - это моя Ванила.

-Здравствуй Ванила. – Смутилась Диана, аккуратно пожимая лапку кошечке. Та высунула длинный и острый язык и чмокнула им Диану в руку, оставив маленький, похожий на мальчишеский «дружественный засос» укус. Капелька крови появилась на запястье.

-Кусается. – Засмеялась блаженно Диана, потирая руку о бедро. Она не знала, чему радуется. Ей было хорошо, необъяснимо хорошо от этого странного нового друга. Кирико манила её, влекла, Диана вначале смутилась своей наготы, но потом смущение прошло, уступив место какому-то непривычному азарту привычной обнаженности. Сердце билось часто – Диана не понимала что с ней – раньше такого никогда не было.

***

Язычок Ванилы так же выстрелил, впившись в лоно Дианы. Та сжала бедра и, вздрогнув – стала дышать. «Х-ха... х-ха-а...», вырывалось из её груди, в которой билось маленькой такое быстрое в эти минуты сердечко.

-Что это? – Спросила она Кирико, но та села у головы Дианы и, обхватив девочку маленькими ручками за длинные бледные волосы – притянула к себе. Губы. Они оказывается такие вкусные. Или с Дианой что-то не то?

Она впервые так целовалась. Диане стало хорошо абсолютно необъяснимо, беспредельно, словно сама жизнь втекала в её рот.

Тело затряслось и ноги – свело. Пальцы ног – их сводило! Было так хорошо...

Кирико оторвалась и посмотрела своими большими карими глазами. В животике у Дианы что-то сокращалось, она билась, словно в бреду, горела вся. А Ванила облизывалась, прям как обычная кошечка, вылезав Диане нутро.

Кирико легла сверху, раздвинув Диане бедра, и между ними что-то произошло.

***

Люси сказала, раскинув руки, словно бы пытаясь обхватить весь этот мир.

-Он такой огромный. За океаном есть острова. Я так хочу туда. Туда можно попасть, если быть осторожными, мы втроем сможем путешествовать. Смотреть на разных людей, исследовать этот бескрайний удивительный мир. Нужно быть только чуточку осторожнее.

Диана и Кирико смотрели на неё, и Вилма с Ванилой – тоже, смотрели на неё. Ванила все еще щетинила усы, а Вилма норовила обнюхать ноги этой странной девочки-оборванки на которой одежда висела изодранная вся. Словно бы пробиралась она лесами, чащами и самыми непролазными дебрями и жила там – в лесах – годами. Черная кожаная куртка с одним оторванным рукавом, диковатого вита головной убор, за спиной – обрез двустволки в струнной кобуре, которая поворачивалась вбок и позволяла доставать оружие. На поясе – патронташ, в котором остались три патрона. Кости на шее – это было знакомо Диане, но незнаком резной рисунок на них. Шрам по щеке – словно хлестнуло веткой и пригоревшие капельку волосы, пахнувшие утренним туманом и огнем костра. Люси была интересна, однако Диана тут же остудила её.

-На поверхности невозможно жить. Как ты пришла сюда? Наши старики...

-Слишком боятся потерять свою власть, чтобы пускать молодняк на поверхность. Если чураться проторенных троп и не выходить попрошайками к караванам, не приближаться к городам, не стрелять без крайней на то необходимости, ловить силками и обирать лишь закусочные и заправки у дорог – можно идти куда душа желает. Нужно только это. – Люси достала из-за спины еще и огромный бинокль.

-Я знаю что это. У моей бабушки такой же. Он бесполезен.

-Под землей да. Но тут без него никуда. Нужно постоянно быть на чеку.

Диана задумалась. Письмо. Она так хотела, чтобы Фалька оправдали. Диана сжала зубы и Вилма взглянула на неё, словно понимая. Если вернуться назад – она уже никогда не сможет подняться по затопленным тоннелям метро так высоко. В шаге от неё поверхность. Её никогда не отпустят. Она красива, никто не отпустит, а если вслух скажет – муж будет держать на поводке, как поступили с Луизой. Бедняжка. Теперь она напоминает домашнего питомца и уже во второй раз у неё пучит живот от детишек.

Диана вздохнула. Она хотела верить, что с этим двумя странными девочками не пропадет, однако почему-то казалось – сейчас выйдет на поверхность и её сразу съедят, а может вообще – сделают то, после чего пучит от детей живот.

«Эта собачка была очень невезучей. И выглядела подобающе и несла неприятности игроку. Но почему-то многие испытывали к ней теплые чувства…»

                                                                                     Комментарии к Fallout1&2

И тогда они начнут размножаться аки кролики!..

Морико

«У нас в малом «научном» отряде есть высокий брюнет, с полосками как у енота вдоль жесточайшей шевелюры, серыми глазами и привычкой хватать свой ствол первым. Его зовут Клинт Иствуд. Многие считают, что это не настоящие имя и фамилия. На двадцать седьмой день рождение была подарена ему шапка-ушанка сделанная девчонками из кожи полосатого трехпалого зубра и меха куньего короля. На которой и вышита эта предьява, чинно так. Но в результате Клинт остался доволен. Его брата зовут Ворпал. Это кличка, имя его на самом деле Виталий, фамилия Разумовски. Фамилия ему ни к лицу ни к биографии, но из этого простого факта можно заключить, что и фамилия Клинта – Разумовски. Правда это умозаключение все равно ничего не даст, так как они похожи друг на друга не больше чем еж на шоколадного зайца, и вообще – потенциально не родные братья. То есть сейчас никто не спорит, но при любом раскладе проверять на честность придется их мать, а значит, нужна экспедиция немного в другие края. Короче все там будем.

Еще имеется Элеонор, Елена Норина, широченной специализации женщина, дочь ученых, потомственная короче. Дура. Но на неё можно положиться, правда, можно… только не всегда и далеко не всем…

Еще есть Эдисон. Который раньше был Циолковским. Странный тип, но мы все привыкли, и если честно – он мне больше остальных нравится. Как читала в какой-то книге тест – останься я одна на необитаемом острове, то выбрала бы…

Да, ну и, конечно же, есть я, странно, если меня не будет. Вот эта самая мысль мне не дает покоя. А что если меня вдруг не будет. Интересно, почему я раньше об этом не задумывалась. Что со мной?»

                                                               Из дневника Вероники Линн, 2032г. 25 мая.

2035 год

-Что за бред? – Дневник мертвой девушки вывалился из рук, глухо стукнувшись о череп прежней владелицы. – Я устала… - Морико прислонилась к двери и ударилась об доску головой. Звук – опять глухой. Глухой, глухой, ГЛУХОЙ!

Морико билась головой об стенку не находя себе места, животик сводило и она скулила, будто волчонок, её словно бы вынули из тела и засунули обратно – но неправильно, не так как следует.

«Тук», ударился её затылок об деревяшку, отделявшую Морико от самого жуткого ада на планете. Ада, который тоже устал, скучал и ленился, как и все хищники, как и Морико. Иначе бы последней уже давно не было в живых, а дверь не висела на этих смешных хлипких петлях.

«Тук», ударился затылок девушки с черными жесткими волосами об деревяшку. В ту ночь они и стали седеть на концах, одна прядь стала седой-седой, словно серебро снега.

«Тук... тук», два раза чуть сильнее ударила она головой. И в ответ тоже – постучали.

Морико стало невообразимо смешно в эту секунду.

-Глухой. Там есть кто-то? – Спросила она у двери, и в ту снова – постучали, пародируя её или издеваясь над ней. По-человечески так постучали. – С ума сходим? – Спросила Морико у двери, и та радостно затрещала от сильных ударов. И тут же все смолкло.

«Сейчас тут будет два черепа», подумала Морико чуть веселее, чем следовало, «ну не сейчас – так через пару недель её кости обнажатся... и... и что? На самом деле ничего не изменится, поэтому Морико умирать не будет... не будет ведь?»

-Пожалуй, да… - Она достала гранту и посмотрела на неё с любовью. – Сходим постепенно. Ненавижу копателей. Только не черных, они самые мерзкие. – Из-за двери послышались скребущие звуки.

-Хотите гранату? А вот и не дам! – Глухой удар. Звук, как будто кто-то скребется коготками о дерево. Утробное урчание.

-Пожрать бы чего, перед этим моментом. Глупость, да? – Палец ласкает чеку.

Урчание исходит из живота Морико, она с тоской вековой смотрит на своё брюхо. То слишком плоское, чтобы быть женским.

-Слишком плоско, дверь плоская, живот плоский, в общем, граната тоже плоская, если не обращать внимания на эти будущие осколки, что сейчас в моих руках.

В дверь сильно бьют, и Морико падает вперед. Перекатившись, кидает в образовавшийся между прислоненным к косяку шкафом и створкой двери просвет гранату и бьет в ответ ногой. Дверь захлопывается. Морико вскакивает и бежит в ванную. Глухой удар. Её бросает по направлению движения, она буквально влетает в ванную комнату, успевая при этом закрыть за собой дверь.

Ощущение, словно Морико снова стала грушей для Майора. Снова он бьет, а она пытается удержать эти нечеловеческие удары жалкой перчаткой и отлетает в угол, к канатам. А потом у Майора что-то в голове щелкает, и он бьет Морико в висок. Такая трясущаяся и хихикающая тьма, отдающая в зубах даже не болью, а чем-то взрывным.

Морико падает в глубь себя и не находит места в тесной грязной ванной. Все тело болит.

Бессмысленно. Здание, укутанное саваном пыли оседает, складываясь, как стопка игральных книг. Финиш. Длинного марафона длиною в плоскую ночь.

Вылазка первая, в которой находят Милену и что-то случается!

2031 год

-Что с тобой Энегльс?

-Да с желудком что-то… - Один из сталкеров наклонился, и его вывернуло на обочину. К багги, на котором они пробирались в обход завода Баррикадный к торговому центру медленно подбирались лозы армянки.

-Это все неспроста дружок. Я тебе говорил, не ешь ты эту гадость! Говорил же? Вот меня мама учила – сначала дай твари какой пожевать, потом сам.

-Заткнись.

-Совсем плохо?

Дафк, он же Леонид Семенов натянул маску и, нырнув под мышку своему напарнику, подхватил его. Дотащил до сиденья и положил в него. Перепрыгнул через лозу, тянущуюся к ботинку защитного костюма; наступив на широкое шипованное колесо, влетел в сиденье, на полтора метра возвышавшееся над поверхностью дороги.

Вся она, эта грунтовая дорога была какая-то не такая. Вся изъеденная и изрытая, словно в ней дети ковырялись.

-Не нравится мне это, - пробормотал Энг. Дафк о чем-то размышляя, крутанулся на месте, сняв автомат с предохранителя, и снова уперся ногами в педали. На крыше багги были закреплены два пулемета – оба накрывали по сто восемьдесят градусов, и сиденье водителя свободно вращалось, так что при случае он мог вести круговой огонь. Педали крепились так, чтобы не мешать этому.

Дафк мельком взглянул на лежавшую среди аппаратуры и боеприпасов Милену, и надавил на педаль газа. Багги рванул с места, уходя от кинувшихся за ним ветвей.

-Энгельс, а помнишь, как мы уходили от домашних слизней?

Сутки до этого, они проезжали через деревню, битком набитую особой, не встречавшейся ранее нечестью. Она мирно спала под полами деревянных домиков, но стоило учуять жизнь или разум – пробудилась.

-Зеленый?

-Ага. Вроде и желтый тоже был.

Зеленый слизень они увидели сразу, а капли желтого перекатывались по потолку. Они залезли на стол и не знали, что делать дальше – под ними колыхалось похожее временами то на жидкость, то на туман нечто. Ярко-зеленого цвета и вся в желтых точках.

-Знаешь. Наверное, Желтый слизень был чем-то вроде отращиваемых органов. – Дафк рванул руль в сторону и увел машину от огромной рытвины, в глубине которой что-то громко чавкало.

-Вот. Смотри. Я думаю – это были глаза!

-С чего ты взял?

-Смотри-смотри. До этого оно спало. Если спишь – зачем тебе глаза? А тут банц, - рука Дафта снова чуть было не положила машину в серию бочек на обочине, но все обошлось, - и мы! Приходим и мешаем сну. Они появились на потолке, словно из ниоткуда. Понимаешь – ТАМ НИЧЕГО НЕ БЫЛО! – Прокричал он на ухо вздремнувшему Энгу. – И не могло быть.

-Может они просто ночевали под крышей?

-Нет. Понимаешь – крыша герметична, я успел заметить обделку.

-Откуда же они взялись?

-Сам без понятия. Но они стали собираться на потолке прямо над нами, словно хотели нас разглядеть как следует. Это все неспроста друг мой!

Когда солнце стало всходить, они завернули на заправку. Сгоревшие два дома ничего не значили – им нужен был стоявший поодаль сарай. Багги пробил в стене дверь и два человека в защитных масках открыли огонь по свисавшим со стен сонным черным существам, похожим на плюшевых медвежат в собственном соку зажаренных. Такие же пушистые и мерзкие, они визжали как младенцы в день их библейского избиения. Трупы покидали в окно и накрыли разводы слизи и крови на полу листом металла. Сверху заехал багги, в нем все еще спала Милена.

-А она соня! – Заметил Дафк.

Сталкеры из отряда разведчиков нашли девушку в доме, стоявшем перед самым въездом в деревню полную слизней. Она поначалу отказывалась говорить, но будучи пинком сброшена в зеленеющий омут закричала высоким, почти нечеловеческим голосом. Все её тело было завернуто в какую-то странную масляную бумагу, так что оставалось одно лицо и пальцы рук и ног, она с легкостью лазила по любым возвышенностям и понимала, что от неё ходят на уровне сталкеровской собаки. Пойди, принеси; нет, этого делать не надо; стоять; сидеть; и голос – приблизительный список команд для Милены.

Бумагу аккуратно размотали, чтобы удостовериться, что она все-таки человек. Удостоверились, но наматывать обратно не стали – выдали ей прорезиненный плащ, в который та сразу куталась, сразу, как её окончательно отмыли со всеми предосторожностями: у ребят уже был опыт общения с выжившими дикарями и их потомками, у Дафка никак не заживали следы зубом на руке, гноились и болели по ночам.

Её расспросили. Она, молча, кивала головой, вертелась, словно у неё было шило в заднице или где-то там еще и отказывалась есть, прежде чем они не попробуют это при ней. Еще она с сомнением восприняла попытки объясниться при помощи карты и знаков, но когда сталкеры направились в сторону деревни, проявила дань генетической памяти – покрутила пальцем у виска.

Жаль они её тогда не послушали, хотя скорее пропустили её странное поведение мимо ушей и глаз. Зато выбрались живыми – причем она сделала по-умному – осталась в машине. Она спокойно отнеслась к Зеленому, зато Желтый привел её в почти панический ужас! Увидев маленькие капли желтого цвета на комбинезоне Дафка, отталкивала его и кривила лицо так, словно её собираются каннибалы изнасиловать. Парень долго объяснял ей, что это краска, слюнявил палец, но пробовать краску на вкус, чтобы окончательно успокоить дикарку не решился.

То, что её зовут Милена, как-то выяснилось между словом, между делом, сталкеры очень удивились, узнав, что дикари практикуют красивые имена.

Палец Дафка уперся в карту.

-Здесь съезд в тоннель, разведгруппа Волка прибудет туда еще до рассвета. Значит, мы должны быть раньше.

-Ну, это как получится. – На бледном лице Энга выступили капли пота.

-Я думаю проскочить южнее завода Урика, так, чтобы со стороны их вышек нас не заметили, дальше тут, - палец вычертил зигзаг, - тут и тут они расставили мины.

-Просто слепые пятна, раз слепые – ясно, что мины. – Энг запустил руку в волосы и глубоко вздохнул. Что-то мешало ему говорить, получались отрывистые не то вскрики, не то вздохи.

-Заметь, они нас не ждут. Не знают, что пойдем тут. Просто пролетим.

-Пролетим… - Энг развел руками и закашлял. Улыбнулся и пнул колесо багги. – Так полетели!

-Вжж-ыы! – Жужжала Милена, когда они, развернув машину, нырнули в шипевшие под легким дождиком кусты. Маска для неё у них была, но почему-то надевать не стали.

-Прогрызет. - Тогда сказал Дафк.

-Точно сломает. – Покачал головой Энг.

Девушка обходилась так, места тут были не заразные. План вывернули наоборот и с трудом, но привели в исполнение. Легкую машину местами проносили на руках, чуть ли не ежеминутно глуша мотор.

После успешного пересечения территории подконтрольной Урику, багги, наконец, набрал полный ход, уверенно обходя ржавеющие остовы, разбросанные в шахматном порядке по дороге.

-Не успеваем. – Покачал головой водитель. В очередной раз посмотрел на бледное, поминутно скрывающееся под быстро летящими по небу облаками. – Придется еще раз привал, последний. До коллекторов по карте двадцать километров, но что-то не хочется рисковать.

-Что, уже утро? – Энгель лежал на свое сиденье, странно запрокинув голову, как будто о чем-то задумался – а, оказалось – спал с открытыми глазами.

-Да. – Дафку что-то совсем не нравилось то, что творилось с его другом, но он упрямо сжал зубы и молчал.

Еще один сарай полный мелочи, страшащейся утра не меньше чем люди. Снова грязная работа по обустройству временного «жилья» и маскировке драгоценного автомобиля.

Костер догорел. Энг лег спать первым, его знобило и, перестраховавшись, сталкер вколол в себя какие-то старые антибиотики, надеясь, что не во вред, а на пользу.

Костер потух окончательно. Угли краснели, Дафк бросил на них банку тушенки. Было прохладно. Хотелось тепла. Рядом с растерянным взглядом методично жевала рыбу девушка-дикарка.

-Хочешь, сказку расскажу? – Оторвавшись вдруг от еды, спросила Милена. – Пока он спит.

-Давай. Хоть что-то о тебе узнаем.

Милена задержала на нем взгляд и облизнула губы, подбирая языком кусочки шпрот. Отложила банку и, пододвинув к Дафку свое тело, стала расстегивать пуговицы плаща.

-Эй, ты чего?

-Сказка… - Сказала она и приложила палец к его губам. – Сказку говорю я, ты молчишь… И я молчу. Тело говорит сказку. Понял?

Расстегнув до конца все пуговицы, она вынырнула из одежды и прижалась к сталкеру.

-Знаешь… - Дафк как-то автоматом положил руки ей на бедра. – Мне что-то раздеваться не хочется, ты извини.

-Не надо. Я сама. Тело само. – Она схватила его за ушами и сжала, приблизив свое лицо. Когда бедра дикарки смокнулись с нечеловеческой силой на талии Дафка, он увидел это. Оно неслось откуда-то изнутри, все приближаясь, и приближаясь. Но это была иная скорость, как в той Алисе, прочтенной им в детстве – скорость не мешала вещам оставаться на своих местах. Всегда.

Горы. Они вылетели из тумана на огромной скорости и замерли в своем величии. Бедра девушки двигались быстро, вжимая её тело в защитный костюм, который поддавался слегка под напором странно сильного тела. Еще немного и паховая броневая панель треснет.

Река. Горная река, чистая вода, бегущая по далеким Кавказским склонам. Откуда-то Дафк знал эти места, хотя никогда там не был. Что-то потекло в рот ему. Вязкое и сладкое. Дафк попытался сконцентрироваться на лице Милены, но он не видел его перед собой – он видел бегущую по зеленеющим склонам далеких гор прозрачную искрящуюся веселую летнюю воду. Из неё выпрыгивала рыба, с огромными дельтовидными плавниками и на лету хватая насекомых, плюхалась обратно.

Ветви огромного раскидистого эвкалипта усыпаны детьми. Солнце встает – и они открывают глаза и поворачиваются к нему как листья подсолнуха. Счастливые умиротворенные лица. У них все правильно – спят ночами, бодрствуют весь день.

Как по команде детвора гроздями падает вниз, спотыкаясь и сбивая друг дружку с ног. Звучит какой-то инструмент и все выстраиваются в шеренгу, как солдаты роты перед досмотром. Досмотром кого?

Тень. Лица не видно. Оно есть, Дафк это чувствует – но не может разглядеть. Только знает что это женщина. И она невероятно стара.

Горы укрыты лесами. Влага, стекая со стволов, удобряет почву. Между вековыми стволами с ветвями на сотни метров длиной раскинулись огороды. Лес дышит опасностью. Кругом смерть. Но смерть знакома этому странному существу без лица. Она знает её как старую подругу, с которой кумекает на лавочке, кормя голубей. Смерть боится заглядывать в эти места.

Солнце встает над заливом. Внизу блестит вода. Огромный бардовый диск отражается в бесчисленных волнах. Там что-то есть. Не менее темное, чем лицо старухи. Заводи, сотни заводей уходят от залива, наверное, на целый километр. В том месте, где эти рукотворные заливчики сходятся вместе что-то огромное. Словно цензурой из темноты скрытое от Дафка. Оно колышется, и темное пятно маячит, нагнетая смутную тревогу.

Но стоит снова зазвучать загадочному инструменту и тьма уходит. Не нужно туда смотреть, когда вокруг настоящая чистая, не зараженная зелень. Это похоже на сон о несбыточном, но тем же чутьем Дафк понимает – это реальность. Только она далека, невероятно далека от его здесь и сейчас, скорее всего, недостижима даже в его жизни.

Но это где-то есть. И это действительно напоминает сказку. В которую не поверишь, пока сам не увидишь. А сам не увидишь, потому что не найдешь. Она скрыта. Таким же пятном. Даже прочеши эти места – останешься ни с чем. Или смерть свою найдешь, которую не поймешь, не осознаешь. Откуда и за что, куда ты по незнанию зашел.

В Дафка словно плевками чужого вползали чьи-то влажные ни то мысли, ни то почти уже слова. Объясняя, как школьнику – что он увидел и почему нельзя это искать. Было настолько же противно, и как-то даже непривычно, снова оказаться в шкуре пацана.

Хотелось оттолкнуть все это и сбежать, хлопнув дверью, чтобы в укромном месте снова попытаться очутиться под этим кронами и увидеть с высокой горы огромный залив, полный чистой сверкающей воды.

Когда Дафк очнулся и зрение вернулось к нему, он увидел сидевшую рядом голую Милену, которая вертела в руках пакет с инструкциями с базы для стрелков, пытаясь разгрызть пластик защитного цвета.

Дафк не говоря ни слова, вырвал его у неё из рук и завесил девушке затрещину, от которой та полетела в угол сарая, ударилась головой об стену и осталась лежать. Дафк с сомнением посмотрел на свою руку. Вчера во время попыток этого тела совокупится с его защитным костюмом, он помнил себя слишком слабым, чтобы даже пытаться освободиться, а сейчас…

Он встал и, подойдя к девушке, помог ей подняться. Она вся была какая-то вялая и растерянная, как будто сонная. Дафк ощупал на себе броню. Костюм с него точно не снимали. Успокоившись, пошел будить напарника.

-Еще пару часов и все. Сдадим бумаги и вернемся в бункер, там Вика тебя всего разденет, промоет и залечит так, что до свадьбы точно не заживет!

Энгельс сел, прислонившись спиной к дырявой оштукатуренной стене. Тут делали ремонт, но война помешала – теперь сквозь дыры величиной с кулак можно было разглядеть, что творится на улице, а при случае и отстреливаться.

Энгельса била сильная дрожь. Лицо искажалось ежеминутно, и при этом он все время что-то шептал беззвучно губами.

Дафк взял две тяжелые сумки и, закинув их на плечо, вышел.

Дверь слетела с петель, и из сарая вывалился Энг, встал, скорее даже вскочил и побежал, размахивая руками и надрывно крича:

-Счетчик!! – Донеслось издалека до заводившего багги Дафка.

-Я проверял, все в порядке, дотянем! – Ответил тот ему громко, снимая автомат с предохранителя и озираясь, на случай если их кто-то или что-то услышит. Но вокруг было непривычно тихо, казалось даже ветер сдох на подлете к этим местам.

И только Энг продолжал кричать, не переставая при этом бежать, лицо превратилось в маску из нарисованного средневековым художником чувства страха.

-Счетчик, сука!!!

-Что? Ты про что это товарищ? – Передразнивая выговор Майора, отчеканил Дафк. Шутка получилась вымученной и Энга естественно не успокоила.

-Дозиметр! – Добежав до машины, он принялся рыться в сумке, наконец, найдя заветную коробочку, уставился в неё, словно вчера родился.

-Да что с тобой, все нормально!

Энг отшатнулся, его лицо исказила мука. Развернувшись, бросил прибор в дверцу машины.

-Все ложь! – начиналась истерика. Это вообще странно – ведь истерика и сталкер, это вещи несовместимые.

-Так, успокойся и отдышись. Все в порядке!

-Ничего не в порядке. Я это знаю, я чувствую, мы заехали куда-то не туда. Но эта гадость молчит, словно все в норме.

Он встал на колени, и его вырвало кровью. Дафк изменился в лице. Рука его потянулась к наручным часам дозиметра, в голове пульсировала кровь, и кружился надвигающийся ужас. Дозиметр молчал, он был мертв уже давно, при этом уверенно показывая слегка повышенный фон. Под стеклом весело ухмылялось маленькое желтое пятнышко слизи.

Когда Морико с отрядом стрелков нашла их, прошла уже неделя, обезображенные и растерзанные трупы нельзя было узнать, но нашивки на комбинезонах сохранились. Вдобавок к телам невозможно было приблизиться, приходилось работать по две минуты и глотать антирадиационные препараты. В темноте черные мертвые лица Дафка и Энга светились, ухмыляясь беззубыми улыбками проклятым кем-то унылым сероватым небесам.

Флэшка и пакет из непромокаемой бумаги с инструкциями были при них.

Милену случайно нашли через сутки в пяти километрах южнее. Она висела на высохшем дереве, на ветке, вниз головой и спала, о чем-то задумчиво улыбаясь во сне. Все её тело снова было обмотано в странные промасленные белые полоски материи, слюня изо рта текла вниз, ложась на землю застывшими на ветру нитями.

Вечер и ночь в скалистых горах.

Люси Рей

2072 год

В ржавой заводи отражалось лицо Люси. Непривычное ей самой. Она слишком часто его меняла и иногда не могла привыкнуть к новому отражению. На самом деле непривычным лицо казалось только одной из тех двух девочек, что сейчас жили внутри у Люси Рей. Их всегда две, а потом они срастаются и становятся одной. Чтобы снова потеряв и это тело, Люси пошла искать себе новое, если конечно заранее не нашла. «Впусти меня», так говорила в этом случае она. И обычно соглашалась та, к которой Люси в ночи поступью луны немертвой шла. Ведь все-таки похожи все люди на Земле...

«Удар – и рыбка наша... ну же! Ты где???»

В ржавой заводи отражалось лицо, облака цвета кожаного сапога. Потом в ней появилось еще одно лицо.

-Что ты делаешь? – Спросила Лесли.

-Рыбу ловлю. – Ответила Люси.

-Руками? Разве так можно?

-Я загоню её в ил и крепко ухвачу. Скорость тут не важна, главное наблюдательность и опыт – даже у тебя получится со временем.

Люси Рей хотела сказать «даже у человека», но потом передумала и сказала «даже у тебя», чтобы не пугать новую знакомую. Улыбнувшись как можно теплее, ободряюще и оптимистично донельзя, Люси показала девочке бьющуюся в предсмертной истерике рыбку.

В этом рыбы похожи на людей.

-Нужно брать за жабры, чтобы она не вырвалась, рыба скользкая и в слизи, смотри.

-Это – рыба? Живая?

-Ты никогда не видела рыбы?

Лесли покачала головой.

-Там где ходят караваны отца – много песка... но я видела их на картинках маминых книг! И да, скажу я вам, - серьезно сообщила, сдвинув воображаемые очки на переносицу девочка, - это рыба, стопроцентная рыба. Её можно есть? – В животике у девочки заурчало. Там словно мурчали коты. Люси прислушивалась к нему весь прошедший день. Сама-то она привыкла не есть неделями, и просто экономя силы, медленно шла, ночами, а днем забиралась в нору из сухого мха и спала.

Люси развела костер так, чтобы его нельзя было увидеть со стороны долины. Камни служили укрытием от дождя. Эти леса остались почти нетронутыми со времен войны, правда дичи тут было мало, и севернее начинались земли реднеков-каннибалов, а в местных реках лучше было не купаться. В остальном – прекрасные края, совсем не та постъядерная пустошь, к которой привыкла Лесли за время, проведенное с рейдерами клана Буша-младшего.

Люси Рей понравилось кормить Лесли. Та словно окошечка облизывалась после угощения и играла с едой. Когда у ребенка много сил – он их бездумно тратит. Люси давно не была ребенком, но каждый раз в новом теле – заново им становилась. Не всегда память Страруды возвращалась так быстро. Кирико была особенной. Жалко, что пришлось съесть Ванилу, но та отказалась признавать в хозяйке гостью. Кирико была необычная, Люси еще не до конца поняла – что с ней было не так, но обещала самой себе разобраться. Обещала себе и обещала Рей. «Кирико была необычной девочкой» – было приятно шептать это себе перед сном, «я так рада, что её вовремя нашла, пока она еще была жива, такая хрупкая и сильная, целеустремленная и главное – ЛЮБОПЫТНАЯ, то чего нам с Рей не хватало, мы получим от её души». «Необычная...» Это сладко. «Была!» – еще слаще. Она и сейчас ей оставалась – но уже Спящая внутри их с Рей общей души. Люси Рей пела ей колыбельную – и та растворялась, скоро она станет частью их общего пути. Поиска, который никогда не должен закончиться. Лесли нравилась Люси Рей. Лесли идеально подходила для того, о чем Люси подумывала. И ей нравилось смотреть как Лесли нямкает. Было что-то в этом успокаивающее. Твой ребенок – ест. Ням-ням, уплетает за обе щеки запеченную на листах настоящей, как в стар, зелени. Это вкусно, после тех радиоактивных отбросов еще оставшихся в городах и пригородах. Это очень вкусно. Лесли по долгу облизывает пальцы Люси и глаза ей искрится озорной игрой. Лесли уже чмокнула как бы ненароком Люси в чеку. Та знает, что это значит, чего хочет девочка, точнее её тело. Сегодня ночью они будут спать вместе. Лесли прижмется к ней – своей новой подруге, похожей на сказку после всего, что той пришлось пережить... и они уснут, вдвоем, потушив костер и закидав его песком. Они будут лежать на горячих нагревшихся в костре и теперь засыпанных песком камнях, и смотреть на звезды, прислушиваясь к дыханию настоящей природы. Зеленой...

А не цвета детской неожиданности, как у некоторых.

Если кому про себя рассказать – посчитают сумасшедшей, или попытаются проверить со скуки – может ли она воскреснуть, если умрет? Люси молчала и шла. Завтра она вновь позабудет себя, но будет идти. Не помня себя – лишь вперед, чтобы найти то, что важнее неё. Что оно? Люси не знала, но что-то искала, это было волшебно, чувствовать внутри себя тайну, которая её манила, раскрывала объятия сна и шептала «ищи меня...»

Люси искала. Чего-то, что только она одна сможет найти и понять. Проснувшись вместе с Лесли в одной сложенной из мха постели и окончательно остывшего костра, Люси поняла, что любит эту девочку и никогда не причинит ей вреда. Она снова изменилась – кусочки сна матери Лесли закрались в голову Люси, душу Рей и остались там навсегда, словно дым от костра. Прижав к себе посапывавшую маленькую храбрую девочку, Люси непроизвольно оплела ту ногами и вжала в себя. Несколько раз, а та – проснувшись, но не до конца, - замурлыкала что-то и стала толкаться. Люси руками за шею оплела и укусила за ушко. Лесли смеялась, Люси сосала её ушко и что-то шептала и Лесли уснула с ней вновь.

Вылазка вторая, забытое утро, которое все изменило.

Морико

 2035 год

«Я тебе ухо отгрызу!»

-Так значит, у вас нет объяснений случившемуся?

«Я тебе сейчас ухо отгрызу!»

-Мы вас посылали зачем? – Бросил на стол её паспорт сталкера. – Вот тут появится отметка, о непрофессионализме, который привел к порче имущества, вам не принадлежащего. Ведь так, не ваш костюм был? Прыгали зачем? Ладно, уведите её отсюда!

Морико вышла сама. Уводить её было собственно некому, а начальству очень хотелось спать, как и ей.

Коридор освещали автомобильные фары, лежащие гирляндами на полках вдоль стен, в колесе росла трава – воздух подземного мира. Пусть отсюда до выхода и пара сотен метров, пусть все окрестные кварталы зачищены. Она не одна. Теперь не одна.

-Знаешь, такую историю я расскажу. – Сказала она братику своему, не тому что от крови, а тому, что от духа бывает. – Раньше был человек.… Хотя нет.… Всяко бывает, человек лишь слово от корня, что «век», но иногда, случаются странные и порой даже дикие вещи. Внутри у неё – это девушка была – жило что-то странное и смеялось. Не так как ты слышал, это был особенный смех. Она жила в мире, где все уничтожила ядерная война. Но так казалось лишь людям, что выживать еще пытались в мире том, а может и… этом…

-Она красивая была? – Спросил братик двенадцати лет.

-Есть два типа людей – те, которые пытаются свое отличие ото всех продемонстрировать, и иные – которые прячут его ото всех. Внутри неё жила змея. Огромная, такая, что и не скажешь. Она ползла по ночам по телу её и открывала пасть. И открывались её глаза и снова вперед смотрели. Говорят, отцом её отца был байкер из клана змей, говорят, душой её матери была комета, что упала через год после войны в Аризоне.

-Аризона – это бык? – Спросил любивший читать мальчуган, что до десяти лет не видел дневного света, солнца.

-Аризона. Это когда можно дышать.

«И смотреть, куда глаза глядят», - подумала Морико. Чутко вздохнула – что-то мешало дышать, что-то рвалось изнутри и возвращало назад сквозь пространство и время.

Морико смотрела вглубь себя, стояла так прямо, что казалось немного – и не нужно стоять, ведь зачем, если можно висеть. Она повернула лицо с голубыми глазами к мальчику и прошептала что-то.

-Что ты говоришь? – Спросил он.

Морико шептала и смотрела вглубь себя. Брат, подойдя, дотронулся до руки девушки, и та снова открыла вторые глаза – те, что не на лице, а где-то глубоко внутри тебя. Она улыбнулась сполна и сказала:

-Сотни тысяч миль – это очень много. Но так хочется снова уходить, не задумываясь.

-А что нам может помешать? – Спросил мальчик.

-Нам? – Улыбнулась девушка. – Люди. Мои люди, которые тверже стали, их не согнуть, и так просто не оставить теперь.

Иногда Марико казалось, что не здесь, не сейчас стоит она.

-Однажды приехала девушка та в город, открытый ветрам всем и горящий огнями всех цветов.

-Когда порождается что-то новое, старое начинает служить ему, сказал он тогда, только вот я до сих пор не понимаю, что имел в виду этот старый лис.

-Все очень просто, ты рождаешь ребенка, и все твои старые ценности не перестают быть ими, но они теперь служат ценностям того, что ты породил.

-Морико тебе до этого еще далеко.

-Да я просто так предположила. Возможно, я думаю, смотри – если новое братство будет создано, старое станет лишь базой, фундаментом для него. Может они как раз этого не хотят. Может снова пытаются отрезать братьев от мира.

-Ведь без оружия и на сырой земле, да на голодный желудок не повоюешь! Я понял тебя. Но легче от этого мне не стало. Даже если язык твой правду говорит, а в голове лишь истинные мысли, какой мне прок от них, если все это темень да упадок. В чем смысл истины, которая нас обрекает на погибель и вечный мрак, еще хуже смерти который? Не лучше ли нам взять в руки судьбу свою, не лучше ль повернуть в сторону с проезженных путей человеческих метаний?

-Вот теперь ты Менту сгодишься.

-Он не перевертыш! Не говори так про него! Ты его не знаешь!!!

-Ты тоже. Его никто не знает. А вот он знает всех. Может даже и все и уже теперь строит планы, как при помощи этого знания получить то, что ему нужно. Но чего нет, но что он хочет.

-Ты говоришь так, словно он сам дьявол, а не человек из плоти и крови.

-Ты хоть раз дьявола видела? А зачем вякаешь?! Сначала увидь, пойми, что это именно он, какой он, а тогда и сравнивай!

-У Тех Марико есть вертолеты, но есть места, куда им на них лучше не летать. Вертолеты – это такая штука, знаешь ли.

-Ветряные Мельницы?

-И там их могут приземлить. Их не собьют, они не упадут, просто приземлятся – и пиши пропало. Сами же все сделают. Барбарою технологии не нужны, но ценный генетический материал они с удовольствием примут задаром.

Когти взяли гайку и принялись её вертеть. По краям металла шли письмена, выцарапанные чем-то удивительно острым.

-Слышал про мутанта Люси?

-Ту, что на Манхеттене?[1]

-Ага.

-Люси подходит и говорит – «семки есть?» И все – труба тебе, если у тебя их нет. А так как никто не знает, что такое «семки», то боятся Люси все!

-Правда говорят, есть средство одно от неё.

-И какое же?

-Прикинуться Котой.

-Кем?

-А я откуда знаю. Но если ты скажешь Люси, что ты Кота – она сразу забудет про семки. Правда потом отбиться от неё будет еще сложнее.

-«Да это же Люси, скорее в машину!», так обычно кричат в таком случае. Люси нашедшая своего Коту становится страшнее центра города, откуда она родом. Вот вы улыбаетесь, а оно так.

Люси – маленький секрет Морико. Она не просила сёмки, нет. Она просила кое-что другое. И Морико знала – что?

-Хочешь? – Спросила на однажды девочку, которая к ней привязалась с тех самых пор, как Морико нашла её в центре измученного бомбежками НАТО Тамбова. И что им тогда от этого тихого городка было надо?.. – Хочешь? Мое тело, оно бессмертное. Особенное. Знаешь, я расскажу тебе почему не старею уже двадцать лет, с тех пор как закончилась война. Мои родители сделали меня в доказательство своего открытия доля важных мира сего. С начала самого, со времен открытия генов велись исследования в разных лабораториях по всему свету, тайные, запрещенные законом. Впрочем, сказать честно – закон был изобретен для того, чтобы другие не вели эти исследования и можно было обнаружив очаг открытия сразу же его локализовать .Чтобы такая важная вещь как бессмертие досталось им – сильным мира того, что сгорел. Дотла.

Люси смотрела. Она всегда слушала и никогда не удивлялась. Она действительно слушала. А Морико молчала.

-Я вещь. Мама и папа сделали меня, чтобы похвастаться. Знаешь, есть такие маленькие штучки в каждой клетке – их называют теломерами. Часики которые тикают в каждом живом существе отмеривая сколько каждой его клеточки раз делиться, а организму – жить. С каждым делением клетки они становятся короче и так до тех пор, пока клетка не перестает делиться от старости и организм не начинает катастрофически стареть. Смерть от старости – условность природы которая нужна для того чтобы контролировать алгоритмы исполняющиеся в ней. Так говорил мой отец. От его и матери экспериментов  у меня очень длинные они, эти теломеры и я могу жить еще очень долго, покрываясь шрамами и слегка меняясь. Они нарушили его тогда, баланс, не одни они стремились выслужиться, получить свободу, но они преуспели. Баланс между временем за который ты можешь успеть в жизни то, чего от тебя хочет сама жизнь и тем, при котором ты еще не поймешь как она тебя наебала. Вот, Люси сейчас я все чаще думаю, что она меня наебала, а ведь мне всего пятьдесят лет. Вы выгляжу на них?

Люси смотрела. Потом поняв, что нужно ответить – качнула отрицательно головой. Ей нравилось смотреть. Иногда Морико казалось что она нашла инопланетянина – существо из иного мира – который прилетел на землю грешную посмотреть как люди загоняют себя в тупик бытия. Эдакий инопланетный турист, ванамингос как в Фоллауте – игрушке её далекого детства.

-Мои волосы седеют. Мне было страшно. Я боюсь как и все люди, меня убьет любая шальная пуля а я так хочу... так хочу иметь детей, растить их, Люси... будешь моей дочкой?

И Люси кивнула, но Морико знала – она не её дочка. А может и не дочь Земли, загубленной людьми.

-Я знаю твою тайну, теперь ты знаешь мою.

-Какую из моих тайн ты знаешь? – Чуть кокетливо спросила Люси, но Морико поняла – это кокетство не её врожденное, этому она научилась тут. Может Морико сумасшедшая, но Люси и впрямь напоминала инопланетянина, которого записали в тело девочки-подростка.

И позволили менять тела как перчатки. Испортилось – ищи новое.

-Ты и Юно. Вас было две, я же помню это. А потом осталась одна. Что стало с твоей сестрой-близнецом. – Морико наклонилась и спросила так же кокетливо, как только что это сделала Люси. – Ты её съела? В том бомбоубежище ты только и делала с сестрой, что смотрела старые мультфильмы, кажется, их называли аниме. Люси – твое настоящее имя?

-Не знаю. – В общем-то, честно призналась девочка. – Я правда помню не все и часто забываю себя. Когда соединяюсь с людьми.

-Соединяешься? Отбираешь у людей тела или трахаешь им мозг? Впрочем, о чем это я... наверное, я зла, ведь сегодня мой день рождения.

-Это не страшно. – Рассмеялась Люси, показывая странные зубки, она стала похожа на кошку с веснушками, любившую умываться и очень чистоплотную. – Почему вы все так боитесь потерять себя? Это совсем не страшно. Впрочем, когда-нибудь я тоже попробую ваш страх на вкус. Все ваши страхи. Они интересны.

-Люси. Я такое глупое существо, я не могу размножаться Люси – мама и папа решили что такой долгоживущей особи как я это ни к чему, лишнее. Люси – я знаю, ты умеешь переходить из тела в тело, сейчас ты в теле Юно, своей «сестры», а сколько их было до этого? Хочешь? – Спросила она и села перед девочкой по-турецки, сбросив с плеч свое единственное платье, которое надела исключительно, чтобы покрасоваться перед ней. – Хочешь это тело?

«Забери, забери меня из него, пока я просто не гробила его», молила Морико глазами. А Люси трогала её торчащий сосок и играла с ним. Потом – поцеловала. Она сосала, словно дочка.

-Молока не будет. – Отрезала Морико и Люси оставила свои бесплодные попытки Морико подоить. – Я тебе не корова какая, Люси... забери меня из моего тела?

Люси покачала отрицательно головой.

-Не подходит. – Сказала она. – Я могу переходить только в детей и подростков. Я... паразит... – нашла она через силу слова. – Но паразит не тела, я паразитирую в душе, вы люди называете это душой, я правильно говорю?.. Иногда сама себе кажусь смешной, это так забавно. Я живу в душе. Я заражаю  её и начинаю постепенно менять. Я Юно, я помню Люси и множество девочек до неё. Я себя ассоциирую с ребенком женского пола, но я не помню кто я и откуда. Мне это интересно, но это второе...

-А первое? – Наклонила голову Морико. Интересный у них с Люси выдался ужин «при свечах»

Вот и встретила она свой пятьдесят второй день рождения в это мире. Никому не нужна? Даже этому Лоли-ктулху из далекого космоса или кто там она? Морико стала тихо плакать в душе, пытаясь сдержать слезы, рвущиеся наружу.

«Забери, пока я не натворила в нем глупостей», она так думала секунду назад? Дожили, а ведь когда-то она почти гордилась своей особенностью, уникальностью. Устала? Пресытилась?

-Мой поиск. – Сказала Люси подумав. – Мой, но в нем есть кусочки поиска всех тех, в чьих душах я завелась. Я не знаю, что это и мне непривычно об этом рассказывать. Морико, я так долго хожу с тобой, потому что ты особенная и возможно приведешь меня к чему-то, что я хочу.

-Чего ты хочешь?

-Я не знаю.

Да, это очень по подростковому.

-Наверное, хорошо быть вечным подростком. Хочу не знаю чего. – Чуть с обидой сказала Морико. – Вот я не знаю, чего хочу. Семьи? У меняя её не будет. Только ты, возможно. Служить и дальше сталкером, помогать им, спасать людей? Мне кажется люди самые неблагодарные создания этого мира? Изменить этот мир, сделать его лучше? У меня руки опускаются после того, что люди сделали с ним до меня. Жить для себя? Я устала так жить, хотя возможно я не жила толком для себя никогда. Я иск5ала что-то в себе и не нашла. Завтра пойду и убьюсь. – С грустью сказала Морико, надеясь, что Люси что-то скажет в ответ. Но та смотрела, изумленно, с интересом, в ярко-голубых глазах ребенка, чьи волосы были вечно окрашены бесчисленными запасами никому не нужной радиоактивной краски в глупый розовый цвет.

Люси смотрела. Словно бы пыталась понять.

Люси Рей

2078 год

«Брейвика необходимо убить», прочла Люси на старой истлевшей газете. «Раз наши гены заставляют нас желать ему смерти – глупо по велению и так скованного их путами разума позволять жить существам, подобным ему. Не казнить, не наказать, а именно – убить! Хватит уже этого лицемерия – мы никогда и никого не казнили, а просто убивали тех, кто нам не нравился. Еще раз повторяю, его нужно, просто необходимо убить, как и всех, у кого в голове война и грядущий хаос...»

«Но тогда мы ничем не лучше будем, чем он сам?», возмущался интервьюирующий какого-то радикально настроенного ученого.

«Вы не понимаете всю опасность для ноосферы от таких маньяков как он», отвечал ему ученый, «на самом деле вы и так ничем не лучше его, дело в ситуации момента, вы могли бы быть на его месте, любой мог бы...»

«Вы сами себе противоречите!»

«Поймите одно: если вы и дальше будете позволять существам подробным Брейвику жить, думать, заражать своими мыслями и снами тысячи и миллионы детских мыслей и снов по всему миру, то через пятьдесят лет ваши внуки будут есть друг друга, и в этом не будет ничего плохого, поймите – для вас это ужас, а для природы, которая корчится под нашей пятой – вздох долгожданного облегчения. Брейвик и ему подобные – её оружие против нас! Помяните мои слова – ваши внуки  правнуки будут засовывать в животы друг друга руки, чтобы вынув оттуда парные внутренности – насладиться их вкусом, они будут не сумасшедшими уже по меркам того времени, которые вы сами своим глупым безвольным самовлюбленным гуманизмом безропотно для них готовите!»

«Не знаю как ваши, а МОИ внуки будут есть куриные окорочка!», окончательно обиделся человек, бравший интервью.

Люси поудобнее устроилась, оперев ногу об обглоданный череп ребенка которых тут – на ржавой карусели в детском саду какого-то мелкого американского городка без названия – было разложено вдоволь, и продолжила читать рассыпавшуюся в руках газету.

Это было интересно. Сначала Люси пыталась разгадать замысловатый узор из детских черепов на замершей навсегда, сросшейся в единый кусок металла от ржавчины и кислотных дождей карусели. Что это? Послание инопланетянам? Интересно – как всех этих детишек звали?

Потом – читала старые газеты, в кучу которых была завернута берцовая, остро заточенная кость размером с её, Люсину. На косточке были странные зарубки, сделанные красношейкой в период прострации. Люси часто в прицел снайперской винтовки наблюдала за тем, как несколько реднеков сидя на крылечке у своего дома с необъятным двором и тормоша периодически окончательно одичавшего пса, положив ноги на парные после совокупления тела дочерей и сестер, делают вот так вот на человеческих костях зарубки. Что они означают и означают ли вообще что-то – Люси Рей не ведала. Но было немножечко любопытно, что в такие минуты творится у местной, американской версии дружелюбных европейских фермеров. Сама-то Люси была не местная и обычаи, так быстро менявшиеся в этом стремительно несущемся черти куда мире её вдохновляли на продолжение путешествия, которому, наверное, не будет конца. Люси шла. Шла вперед, ставила правую ногу за левой, и не могла остановиться нигде больше чем на трое суток. В такие моменты она вспоминала Генриетту и – уходила – никогда не прощаясь и не предупреждая. Ей очень не хотелось, чтобы в голову, пусть даже добрых стариков, выживших в термоядерном пекле по причине проживания в дремучих дебрях за тысячи километров от города, чтобы в их старые как тот чай, которым её обычно поили мысли, закрадывались причины удержать у себя девочку. Однажды с ней так и поступили, и Люси чудом сбежала, избежав участи пленницы, которую кормят и поят. Эти старики – они так любят, чтобы их слушали, а если некому – становятся просто чудовищами из старинных сказок иной стороны – они готовы с ребенком сделать что угодно. Как угодно его свободу ограничить. Лишь бы их истории из прошлого слушали. Люси помнила себя связанную и раздетую, лежащую на столе. Дед ей рассказывает истории своей юности со слезами старческими на глазах, а старушка меланхолично обмывает обнаженное тело подростка. И рядом – тонкий, невероятно остро заточенный ножик, провонявший рыбой и потрохами тех слегка мутировавших гризли, на которых охотилась местная семья посредством западни, силков или банального бои хз ружей.

По-моему все-таки они по-своему её любили тогда и боялись, что она убежит.

Костер второй. Стрелок пустошей.

Шахтерский городок почти не пострадал после войны. Кругом разруха, но высокие горы с севера и востока, рукотворный каньон с запада и узкий вьющийся между гор спуск с юга – надежно защищают его от всевозможной нечисти, которой полон теперь мир. Люди живут как могут. Шахты давно пустуют. Кругом только скалы и ржавеющие призраки прошлого. Свет солнца в избытке, почва и удобрения – вот и все что нужно, чтобы протянуть еще один год или день. Когда-то давным-давно сгорела последняя радиостанция, и этот маленький мир теперь отрезан от Большой Земли. Правда люди оттуда еще иногда приходят, не одни конечно; вооруженные до зубов караваны отчаянных и готовых на все торговцев кочуют по русской земле, иногда забредая и сюда. Они скитаются от одной общины до другой, как огня чураясь крупных прежних поселений, сгоревших дотла в термоядерном пламени; живые слухи и легенды перелетают из одних уст в другие, обрастая в умах человеческих домыслами похожими на вспученные наросты мутанта, скрывающие его прежний облик.

Однажды с задержавшимся караваном приходит странный человек, неся за собой кошмар прошлого. Так его видят жители этого городка. Но глаза человеческие видят далеко не все. К чему-то они уже привыкли. Что-то не хотят замечать. Нечто, живущие совсем близко – почти у них на пороге. Протягивающее свои отростки, чтобы согреться у костров их недолгих жизней. Тьма, убаюканная в заржавелых механизмах, переставших работать несколько десятилетий назад. Кошмар настоящего, тьма грядущего.

Дверь отворилась, впуская внутрь ледяной ночной воздух вместе с той особой свежестью, свойственной только горным поселениям. Рифленые армейские ботинки чужака привнесли свою долю грязи в этот дом. Медленно оглядевшись, он поднял голову, вверх прислушиваясь к творящемуся за потолком. Два нужных ему человека спорили на втором этаже. Голоса, пробиваясь сквозь доски перекрытий, тонули ослабевшие в общем хоре голосов зала. Звяканье кружек, лающий смех и отрывистая вонь ругани, осклабленные в ухмылке зубы и устремленные в них старые слезящиеся глаза собеседников или скорее собутыльников; глаза тех, кто видел прошлую жизнь, мир сгорел в них и при них, оставив после себя зияющие пустоты в душах. Тут не было молодых. Выпить молодежь тоже любила, но этих – чуралась как прокаженных. Они и были больны, неизлечимо, они уже никогда не приспособятся к новой жизни в новом, чужом и непонятном для них мире. В эту ночь весь зал был полон зомби. И зомби, поглощая священный горный самогон, грезили о прошлом.

Он прошел мимо них, не задев никого. Воздух не шевелился при его шагах. Только толстая деревяшка барной стойки вздрогнула, когда массивная обмотанная коричневым кожаным ремнем ладонь легла на неё, прогнув на сантиметр.

Бармен устало поднял глаза и поправил очки, разглядывая посетителя. Небритое лицо чужака пересекала полудюжина шрамов всевозможного размера и направления, жесткие черные коротко стриженые волосы были обмотаны сероватой тряпкой, на которой засохла кровь. В серых глазах застыл холод. Они явно не любили двигаться, изучая пространство и то, что оно содержало в данный момент, но стоило им встретиться с глазами бармена, как холод, найдя путь наименьшего сопротивления, потек и в него. Последнее, что отметил про себя заменявший больного брата за этой стойкой Илья, перед тем как снова опустить глаза – вздувшиеся странные шрамы, начинавшиеся на шеё чужака и уходившие под плотную кожаную куртку с прошитыми в неё броневыми элементами. За долю секунды, прежде чем Илья, уткнувшись в до боли знакомые, вспучившиеся на дереве разводы потерял их из виду, ему показалось, что шрамы слегка пульсировали, как жабры еще живой рыбы, изредка попадавшей к ним на кухонный стол. Бармен снова медленно поднял на незнакомца глаза. Пока взгляд двигался, шрамы оживали, но стоило глазам упереться в них, как они застыли, как и положено обычным ранам.

-Выпить налить? У нас лучший самогон из пещерных грибов в этих горах!

На стойку перед барменом легла вторая ладонь, оставив там удостоверение милиционера РФ. Не полицейского преступного режима последних лет пред войной, а именно старого и доброго милиционера. Однажды Илья уже видел такую разновидность «паспорта», в грубой самодельной кожаной обертке была оставлена круглая дыра для герба.

-Мент. – прошептал он. – Ты ли это? Ну, тебя и скрючило, новое лицо, новый прикид, ай да Старый Ликан, как твои погоны??!

Люси Рей

«Должна ли я ненавидеть вас за то, что вы хотите сделать?», думала Рей. Если мое человеческое тело говорит мне это – но должна ли я? Люди самоуверенны, потому что у них жизнь одна. Кто-то называл это естественным отбором – неуверенные не выживают. Но Люси Рей продолжала жить, она путешествовала из вечности в вечность. Страруда помнила самые начала мира и хоть самой Рей, а тем более Люси тут тогда не было – эти воспоминания, эти запахи и чувства были столь живые, что едва отдавшись памяти Страруды можно было сразу же позабыть себя настоящую растворившись в мире всех тех, кто носил её до тебя. Люси жила в этом мире, а в ней жила её Рей. Неуверенность из столкновения тысяч взглядов на мир рождалась в ней ежесекундно. Она ни в чем не была уверена до конца, даже в своих желаниях, но это не мешало ей удовлетворять свое любопытство и продолжать идти вперед. И сейчас, должна ли сопротивляться, если это означает убивать тех, кто её приютил когда-то в этом убежище, их потомков? Убивать почти без шанса на спасение? Просто потому, что так делают все, или почти все? Что такое злость? Это стремление выжить?

Люси Рей понимала этих живущих под землей уже почти век людей так, словно была ими всеми сразу.

Она встала на колени и сказала:

-Простите, что я вам не подошла.

И поклонилась до ледяного металлического пола бункера за номером тринадцать.

Дальше Люси тащили к месту казни. Некоторые женщины рыдали, но остальные пытались их унять.

-Вы же видите. Все видите – она не ребенок. Она не стареет. Она давно с нами, это терпели наши отцы. Но значит ли, что это должны стерпеть и мы? Троянского коня в НАШЕМ ДОМЕ??? – Надрывался Проповедник Истины  тыкал каждому и каждой в лицо скрюченным пальцем. – Мы приютили Демона песков! Азазель!! – Ткнул Люси в лицо скрюченный указательным пальцем Пастырь Света. – Вот кто она!!! Чудовище с поверхности обманом проникло в наш дом. Вот пред вами она, вы видите на ней раскаяние или страх? Она до сих пор пытается с нами играть. Мы, наши предки согрешили, впустив её в нашу обитель. И теперь наши дети болеют.

-У вас плохая вода. – Тихо шепнула Люси. Она помнила этого мальчика. Когда н стал аккуратно расстегивать на ней одежду, когда еще был такого же роста как сейчас она. Прежняя Люси бы позволила и с радостью помогла ему сделать то, что ему нужно. Но теперь она была в другом теле. И если Кирико открывала себя всему миру, близость людьми и животными дарила ей радость, странная реакция словно вспышка пронзая мозг заставляла испытывать то, что люди называют удовлетворением. То Лесли, в которой теперь жила Люси Рей была иной. Она открывалась лишь отцу и некоторым девочкам. Когда мальчик стал касаться ей тела – другая волна прошла по Люси, и она ощутила то, чего не ощущала прежде в полную меру. И не стала сопротивляться желаниям тела. Просто оттолкнула его. Прошли сорок пять лет, мальчик вырос, обзавелся детьми и научил их ненавидеть Люси Рей, в конце концов, её тут возненавидели почти все и теперь хотели её смерти. Пастырь сильно изменился, как и его друг, ставший новым Смотрителем убежища. Еще один мальчик, которому она не дала того, что он хотел. – Плохая. – Добавила она и тихо шепнула. – Вода. Она заражена, я не знаю чем – но чувствую это. Даже мое тело болит от неё.

-Молчи дитя ада! Сияющая Святая Вода, ты не достойна её. Сейчас тебе будет больно, но это не грех. Грех – оставаться тебе у нас. Еще раз спрашиваю – как ты себя оправдаешь?!

Люси молча, смотрела на этот обтянутый желтым пергаментом, а не кожей палец, которые плясал у самого лица, даже свела чуточку свои голубоватые глаза. Она видела его таким маленьким. В подземельях быстро летит время, она даже не заметила, как пролетели полвека. Что там, сейчас на поверхности творится?

-Я не ненавижу вас. – Вдруг для самой себя улыбнулась Люси. – Пожалуйста, не думайте, что умирая, я вас ненавидела – это не так.

-Какой! – Кричал проповедник, обводя всех глазами. – Какой ребенок стал бы так говорить! Это демон и он пытается давить на нашу жалость. Он пользуется нашей душевной добротой. Нам ПРИДЕТСЯ это сделать, чтобы очиститься. Это ритуал. Поэтому мы чистим зубы и моем руки перед едой. Чистота. В наших душах, в НАШИХ СЕРДЦАХ! – Ревел он, вращая колесо. Ему помогли два дюжих мужика. Люси выгнула волна. Затрещали кости. Она задохнулась и Лесли стала биться и кричать. Уже не Люси Рей, а Лесли умирала тут, вспомнив себя прежнюю, она кричала, пытаясь их умолять. Но они лишь визжали, кто от ужаса, кто от наслаждения и все смотрели: как у девочки-подростка ломается позвоночник, как изнутри по бедрам течет моча, как она хрипит и в последний раз уже не бьет ногами, а просто как-то вся вздрагивает телом.

***

Милла была гордой. Но она испугалась, когда к ней пришла Люси Рей. В полутьме она не видела себя зеркалах.

-Впусти меня. – Прошептала она и Милла попыталась закрыться.

-Ты пришла ко мне мстить? – Спросила, вдруг заплакав, девочка. – За то, что я издевалась над тобой. Я не хотела. – Она огляделась. – Это все хотели, все, не я. Я просто поддалась, я... отец говорил, что ты плохая, и он не будет ругаться, если я буду тебя гнобить...

Люси взяла её руку и положила себе на грудь.

-Интересна. Ты интересная мне. Я чувствовала на себе твое внимание. Это было приятно, но оно столь необычное – я не знала, как ответить на него. Тогда в ванном отсеке – ты что-то сделала. Чего не делают обычно люди.

-Я унизила тебя. Я честно не думала, что ты и впрямь все попытаешься выпить. Другой бы не стал даже пытаться... – Милла захотела сказать «прости» но слова застряли в горле, и вместо этого она посмотрела на Люси с вызовом, явно решая достойно умереть.

-Нет. Мне было интересно. Почему? Можно? Можно мне войти в тебя? Я вижу вашего Бога. Он пугает меня. Я чужая. Это геостигма. Моя душа, её засасывает в вашего Бога. Ваше общее начало ужасает меня, я снова хочу в тебе родиться. Можно? – Шептала Люси Рей, в которой как в колыбели спала растворяющаяся окончательно Лесли. – Можно? Впусти меня?

Эгоистка. Милла манила её, эгоистка – она была интересна для Люси Рей постоянно неуверенной, чувствовавшей неопределенность в себе. Она жаждала быстрых и коротких решений. Хотела почувствовать это. Дочь Смотрителя и ученица Пастыря впустила той ночью Люси Рей в себя.

-Ты демон. – Шептала, сладко сося пальцы после нутра в постельке влажной от пота мила и вновь совала в себя и вновь облизывала. – Я схожу с ума. Я грешница – демон входит в меня. Х-ха... ха-ха-ха! Глубже же, я хочу вывернуться наизнанку как цветок, что-то не так, с ума сошла, что со мной, она мертва, она же мертва, это я, я, Я!! Больше!!!

Когда Люси Рей проснулась, и посмотрела в зеркало, и сказала себя «я Милла», она тут же стала стирать быстро-быстро пальчиками с зеркала себя и тихо шептала «Люси, я Люси, Люси Рей»

-Я Милла! Дочь Смотрителя, самого важного человека в этом месте, а может – и на всей Земле. Я почти, что принцесса из сказки, только они неправильно ко мне относятся. Я же Милла, МИЛЛЛА!!! – Закричала она так, что могли услышать.

Но голос шептал, что она Люси. Голос открывал её собственные губы и чуточку измененным голосом шептал это слово, едва она переставала кричать собственное имя как начинала шептать имя девочку, которую казнил её отец.

Проклятая? Неужели она была проклята в отместку? Нет, не может быть. Люси другая, она не стала бы мстить. Нет, что-то не так. Но что? Она не чувствовала в себе чужого, помнила как ночью к ней пришла Люси Рей, не отражавшаяся в зеркалах и попросила впустить в себя. Но сейчас она просто хотела быть Люси и все. Она же Милла, не Люси – просто та ей нравится, в этой любви раньше мила не хотела себе признаваться и пыталась быть к Люси поближе издеваясь над ней, она делала приятно и себе и отцу, а Люси совсем не сопротивлялась, ей не было грустно, никогда-никогда. И она хочет ей быть. Это какое-то наваждение.

Если бы Люси и впрямь вошла в неё – она бы чувствовала её в себе верно? И она бы знала что-нибудь, что не знала до этого, что-то из жизни Люси.

Милла (хотя теперь даже мысленно она считала себя Люси) напряглась и попыталась вспомнить. Она не сразу поняла, что помнит многое из того что не знала раньше, но это не удивляет её. Должна, должна удивляться! Где сопротивление, где удивление, где все?

И тут она поняла. Люси Рей всегда была в ней, просто раньше она спала, а теперь проснулась. Счастье, которое залило Миллу было ни с чем не сравнимым. Она и раньше знала Люси. Люси жила в ней и при желании Милла могла бы с ней пообщаться, мысленно – задать вопроси  придумать за неё ответ. И скорее всего он совпал бы. Что изменилось? Что-то неуловимое. Она чувствовала в себе силу и уверенность, наконец, могла по ней течь – это было так легко, что Люси (которая все-таки хотела бы называть себя Миллой, но уже не могла) стала покачиваться на кончиках пальцев на этом холодном полу в комнате где ковер был лишь в углу.

Металл. Металл под ногами. Интересно, каково это – чувствовать под ногами землю и траву?

-Люси. – Шептала она. Но я же Милла. Я хочу называть себя Миллой, можно? Почему? Это имя слишком важное для тебя? Люси Рей, «Светлая Душа»? Почему? Твой путь? Твой поиск? Не забыть? Как можно не забыть то чего не помнишь? Ладно, хорошо я буду Люси. Мне все равно мое имя никогда не нравилось. Но я – это я, запомни это – и не пытайся лезть ко мне в голову!

Люси смотрела на себя довольная. Впервые она так сильно хотела быть самой собой, а не подстраиваться под других людей, изучая их, помогая им если они того просят.

Нужно бежать. Волна стыда и чувства несправедливости, жгучего желания свободы захватила её. Она ни секунды не останется в этом глупом месте. На мгновение она решила убить все-таки теперь оцта за то, что он сделал с матерью. Давно же мечтала. А теперь внутри неё демон и она сильна.

И тут же желание исчезло. Словно бы оно было из прошлой жизни и ничего не значило в этой. Вместо презрительного «пусть живет», в ней возникла теплота. Теплота к отцу который истязал мать вылилась в слезы и она плакала, чувствуя доселе неведомое чувство блаженства от любви к отцу.

-Я никогда этого не чувствовала. Так хорошо, что он у меня есть. Это непривычно. Люси. – Люси стерла слезы. – Я теперь Люси, не Милла. Я ЛЮСИ!!! – радостно закричала она. В комнату вбежала Линда. Она смотрела. Растирая синие-синие бездонные прекрасные как недоступный океан или невидимое из подземного убежища небо глаза.

-Люси! – кричала Люси-Милла, и кружилась вместе с сестрой по своему отсеку жилому. – Небо. Я скоро увижу небо. Я теперь не одна и наконец-то я цельна, внутри себя я крепче хоть и не одна, я скоро увижу небо. И море. И много разных удивительных вещей. Я поняла – я не останусь в этом месте ни на секунду, и ничто не удержит меня больше здесь. Это грех! – Кричала счастливая Люси, в которой плавилась и забывалась в себе до конца; забывала в  себе себя маленькая Милла Старк.

Костер третий. Перекати-поле.

1. Пролог. Исход. Моя семья. Пустыня. Мама, я – подушка.

Когда-то мы жили под землей, но потом мои отец и мать ушли, забрав меня. С нами шли многие, я помню, как гремели выстрелы и дул сильный ветер. Как я куталась в плотную ткань и как однажды меня закрывала собой мама. Я помню её запах и запах горелого мяса. Они, мы сжигали по пути «их», отец называл это «костром воспоминаний». Я не помню когда появились машины, но холодный металл под рукой дрожал и грохотали выстрелы, когда смолкал рев двигателей.

Отец, бинтующий руку. Человек с седыми висками, у которого что-то было с животом, мама не давала смотреть туда. Наша машина, наверное, везла раненых и детей, скорее всего ее, охраняли лучше других. Наверно, скорее всего. Я точно ничего не помню про тот день или ту ночь, и сколько вообще мы шли, а потом ехали и сколько погибли, пока мы покидали город. Я и его не могу вспомнить.

Все закончилось, когда я впервые увидела звезды. По небу летели серые тучи, вокруг было просторно – куда ни глянь, всюду чистый горизонт, мы остановились, везде была суета, носились люди, машины ревя двигателями и буксуя колесами, пытались нас защитить – вставали в круг.

-Не вылезай сегодня из спального мешка, пожалуйста, - сказала мне мама и поцеловала в лоб. Ушла. Вернулась буквально через минуту и расцеловала всю. Напряжение. Я чувствовала его в воздухе в интонациях, которыми произносились слова, долетавшие до меня сквозь ткань палатки. «Твари», «далеко», «город позади», «успеть бы до утра» и «почему они отстали?»

И множество таких привычных криков, стоны и плач, и тихий шепот, в котором не разобраться, но от которого веет ужасом. Это по-настоящему страшно – когда боятся все взрослые вокруг.

Я помню – кто-то собирался посреди ночи и две машины рычали как голодные звери. Но что-то жалобное чувствовалось в этих звуках, словно они сами знали, что обречены. Мама кричала, а потом забралась ко мне в палатку заплаканная и пыталась уснуть, зарываясь в меня как в подушку.

«Папа уехал с ними?»

Я уснула тоже.

Это был последний раз, когда я видела родителей. Утро подбросило меня вверх и сильно ударив, увлекло куда-то в сторону. Я сразу задохнулась и не могла кричать. В груди, словно камень застрял, и мысли одна за другой – «я задыхаюсь, я не могу дышать!»

В тот миг мне показалось, что кто-то слишком огромный, чтобы его можно было себе представить сел на мою палатку и, придавив меня и маму к земле принялся ужинать.

Как потом оказалось, приблизительно так все и было.

2.Тьма и Чани. Чани и рвота. Что-то крупное тут было! Смерть. Вода или бензин? Что это?

Когда я открыла глаза, то они остались закрытыми. Это было странно и жутко, но я вроде их открыла, но ничего не видела и не чувствовала, даже боли. Тела нет, есть только запах, но он мне помог. Сначала было просто противно. Потом внутри что-то зашевелилось, такое неприятное и скользкое. А потом я почувствовала, как пытаюсь выбраться наружу.

Я билась всем телом, но чем больше прикладывала усилий, тем сильнее на меня что-то сверху давило. Становилось страшно до жути, я кричала наверняка, только не слыша своего голоса, пыталась снова и снова подняться и выползти из-под этого такого тяжелого и вонючего.

А потом услышала этот крик. Остановилась, прислушалась, звук был резкий, словно кому-то раздирали горло. Страх бил в ушах, стремясь вырваться наружу и прекратить это. Просто чтобы все прошло, чтобы решилось как угодно, хотя бы как-то само.

Тяжелая туша надо мной полегчала и тварь, которая так страшно, почти по-человечески кричала, схватив меня за руку, потянула наружу. Но я уже уходила куда-то вниз и внутрь в темноту, при этом горечь подступала к горлу.

Она сидела напротив меня, сложив ноги по-турецки, на плече сидело черное нечто и периодически резко двигало головой.

-Это Реззок, - сказала она, - а я Чани.

Я наклонилась вперед. Точки, плясавшие перед глазами стали иглами и войдя в глазные яблоки, открыли мне рот. Стало нестерпимо больно в груди.

-Вот черт, сколько же ты там лежала? – спросила меня Чани, ставя таз передо мной. Таз был железный с отбитыми краями. Впрочем, мне было плевать, какой он там тогда был.

-Это твою маму я с тебя стащила? – Спросила снова Чани.

-Нет! – прокричала между схватками я, надеясь, что это правда.

Чани критично на меня как-то посмотрела, а тварь у неё на плече открыла рот и издала противный тот самый почти человеческий крик. Вскочив с места, она буквально отшвырнула меня от таза и стала срывать одежду.

-Это она еще пахнет, я поняла, – кричала она, - потом положила меня на спину и сверху накрыла двумя своими руками.

-Сейчас помогу, но только один раз.

-Что ты делаешь?! – Почти со страхом спросила я. Её ладони все сильнее жали на мою грудь, а потом стало нестерпимо жарко, жар усиливался пока не перешел, все разумные пределы и я не закричала. А потом снова плавала в куда-то.

-Тут побывало что-то крупное, - сказала Чани, смотря на раздавленный автомобиль.

-А что у вас не бензин, а вода в баках? – Спросила Чани, отвинтив крышку бензобака на почти целом автомобиле.

-Я не знаю, а как должно быть?

Она опустила туда веточку и, вынув, понюхала сама и передала мне.

-Пошли отсюда, - простонала я.

Чани посмотрела в мою сторону, покачиваясь из стороны в сторону. Потом снова принялась изучать автомобиль, и я не выдержала.

-Тут моя мама! Она где-то тут, пошли скорее отсюда! – Я кричала в надрыв, со страхом ожидая, что она меня бросит и просто уйдет.

-Ты же сказала, что это была не она. – Тихо спросила Чани.

- А эта тварь, она не вернется?

-А ты знаешь, что тут было? – Спросила еще раз она. Мне начинало казаться, что она специально тянет время и ждет, когда это случится снова. Я села, обхватив колени руками, и наблюдала, как она исследует наш лагерь. Она его весь облазила, вытащила откуда-то две грязные сумки и набила их всем приглянувшимся. Вечером сумки лежали передо мной.

-Я не унесу это.

-Тебе легче? – Спросила она, наклонив голову. Я потрогала себя за грудь, там, где остались невидимые ожоги от её ладоней.

-Что это было?

-Что там у тебя было. Ребра были сломаны. И еще что-то темное было.

-Темное, - переспросила я, - в смысле темное?

-Очень, как опухоль. Возможно гангрена. Тошнота бы не прошла сама так быстро.

-Ты врач? – Спросила я. Она наклонила голову в другую сторону и задала встречный вопрос:

-Ты мне не веришь?

-Я… давай уйдем отсюда… можно? Я понесу эти сумки.

Я врала, они были слишком большие. Вокруг был сплошной горизонт и там, где-то достаточно далеко, чтобы оставаться незамеченными нами, но достаточно близко, чтобы чуять нас и напасть, когда мы расслабимся, были Они. Те, что пришли к нам той ночью. И убили маму. Куда нам идти.

-Так, - сказала Чани, - первое, если ты хочешь остаться со мной. Не бояться!

Я подняла вверх руку и сказала:

-Да сэр. Так меня учил мой папа сэр.

Но ничего не изменилось, внутри была пустота и она росла.

-Что такое «сэр»? – Удивилась эта странная девочка. Мне даже было не весело, хоть я и смогла удивить её.

-Это из какой-то книжки. Там были конные кавалеристы, и когда самый опытный из них говорил, остальные так всегда ему отвечали.

Она просмаковала, пожевав свои тонкие губы, полученные от меня сведения и сказала лишь жевательное:

-Конные? Ладно, пусть будут конные. Второе – не думай про Них.

-А Они – что это?

-Они это они, они тут повсюду, они знают, когда мы о них думаем, но не это главное!

-А что? – Прошептала я. Чани собралась мне ответить, открыла рот и запнулась.

-Ладно, забудь. Так ты не сможешь не думать. Твои мозги так устроены, что ты в них не хозяйка, просто не бойся и все.

-Если я не буду бояться, меня не съедят? – Задала я, наверное, самый тупой вопрос в своей жизни. Я уже знала на него ответ. Знала, да не тот.

-Съедят. – Спокойно сказала девочка. – Но не при мне.

-Как это? Ты меня бросишь?

-Я о тебе позабочусь. – Сказала, подумав немного Чани. Наверное, ей это не очень хотелось говорить, её лицо сморщилось, а нос стал похожим на носик Шера, когда он злился. Там, «внизу» у нас был пес, у нас одних, насколько я помню. Мы его почему-то не взяли. Мы многих оказывается не взяли. То, что происходило тогда, было таким смутным, а теперь все становилось ярким и понятным, словно солнце вокруг меня сегодня весь день ронявшее лучи ненароком забралось ко мне куда-то внутрь. И я вспомнила лица тех, с кем играла, дружила, но кого почему-то не видела рядом, когда мы шли через город.

-Что случилось? – Спросила я Чани. – Что со мной было, почему все до этого момента как во мгле. Как будто это случилось годы назад. Сколько я пролежала в той палатке?

-Заметила? – Спросила, улыбнувшись почти до ушей эта странная девочка. У неё было невероятно подвижное лицо, которое ежеминутно меня выражение.

-Что я должна была заметить? Ты мне не все рассказала? Сколько я там лежала?

-Пару дней.

-Не может быть, ты врешь!

-Просто до этого ты была умственно отсталой, здоровая тринадцатилетняя девочка видела мир как пятилетний ребенок. Но я тебя немножко подтянула, если ты хочешь со мной идти.

-Мне тринадцать?

Чани быстро сунула руку в задний карман своих серый шортов,  достала связку странных предметов на проволоке. Там было зеркальце. Она аккуратно сняла его и протянула мне.

Нарезавший во время нашего разговора круги в небе Реззок молниеносно спикировал вниз и вцепился когтями в её плечо. Сквозь ткань проступили пятнышки крови.

-Уходим!

3.  Там, где заканчивается степь! По пустыне вброд. А что там, под песками? Серая слизь. Вода!

-Ты помнишь, хоть как тебя зовут?

-Я всегда была я. – и, помолчав, добавила. – Я не помню, правда.

-Мне нужно как-то тебя называть. Ты будешь, - она посмотрела вверх на висевшего неподвижно над нами Реззока и, опустив подбородок себе на грудь, сказала, - Галя тебя звать.

-Закройся, - прокричала шепотом она мне в ухо. Я обхватила её руками и зажмурилась. В голове моей билось одно единственно слово.

«Закрыться!»

Я почувствовала легкий приступ страха, но он тут же ушел, словно его с меня ветром сдуло, и пришла свежесть, я как будто парила где-то высоко в небе, далеко от всех кто меня мог обидеть. Еще раз про себя сказала Чани «Спасибо!».

Когда открыла глаза, вокруг была лишь плоская степь как блин подгоревший, испачканный в муке и присыпанный перцем вдобавок.

-Ушли?

Чани стояла позади меня, расставив ноги, и смотрела на заходящее солнце. Его красный диск, приближаясь к горизонту, делал степь похожей на море. Я помнила ярко-голубые волны с глянцевых журналов, что у отца были в кабинете там, давным-давно и очень далеко, в том прошедшем мире, в котором когда-то обитала.

-Как это получилось?

Она ответила:

-Это как смотреть на что-то ища его, зная, как выглядит, звучит и пахнет и не в упор не видеть. – Повернула ко мне лицо, нос такой же вздернутый и собравшийся морщинками у переносицы, как у волчонка. – Ты просто стираешь себя из его сознания. Режим невидимки включен.

-А если их несколько?

-Тогда сложнее, особенно если они каждый видит по-своему. Если разные они.

Он стоял тут одинокий никому не нужный, наверное, много лет. Почти не проржавел, наверное, дело было в песке и совсем не дождливой погоде. Чани мигом взлетела на крышу и развернулась ко мне. Вытянула руку и сказала:

-Ты приманка, - произнесла Чани.

-Что? – Открыла рот я и отступила на шаг.

-Стой, не шевелись!

Она подпрыгнула и приземлилась обеими ногами в самый центр крыши автомобиля. Так и осталась сидеть, согнув колени, взгляд девочки стал напряженным, словно от её неподвижности сейчас завесила жизнь. Я быстро и тяжело дышала. Она подняла на меня свои зеленые глаза, и я поняла. Как надо. Почва подо мной заходила ходуном. Я тоже присела, чтобы не упасть. В голове вспыхивало что-то мутное. По-прежнему передо мной маячили её глаза. Они словно объясняли мне – что нужно делать, а чего нельзя не под каким предлогом. Можно присесть, только медленно и плавно, а вот ноги отрывать от сухой утрамбованной песчаной почвы никак не надо. Ибо то, что там, в глубине рыло ходы, теперь услышало удар по металлу и лезет к нам на поверхность.

«Стой, молчи, дыши ровно, не бойся, я все сделаю сама, ты лишь опарыш на моем крючке», говорили мне эти маячившие где-то глубоко внутри меня зеленые радужки с провалами извилистых ходов.

Я дышала ровно, стараясь не думать о страхе. Там, подо мной на глубине нескольких метров таинственный обитатель замер, не понимая, куда делась его добыча, потом начал рыть ход в сторону. В нескольких десятках метрах от нас земля сначала начала оседать вниз, а потом вспучилась и появилась ладонь. За нею из земли вылезли пальцы. Я чуть было не закричала снова в ужасе, когда представила себе размеры твари, у которой такая кисть руки – узкая и с невероятно длинными и худыми много суставчатыми пальцами. Чани достала из сумки, лежащей на крыше автомобиля автомат, который нашла в нашем  лагере и сняла с предохранителя. У меня в голове мелькнуло – «беги!» - и я побежала, спотыкаясь и изо всех сил стараясь удержать равновесие на дрожащих ногах, чтобы не упасть. Оглянувшись, увидела как ладонь вскинув пальцы кинулась за мной, вытащив из-под земли все свое тело. Оно было короткое, как у жука, с прозрачной кисточкой на конце. Раздалась очередь, за ней другая. Я снова обернулась и увидела как существо с пастью-ладонью остановилось не понимая куда ему дальше – за мной или на выстрелы. Еще одна очередь оторвала ему пару пальцев и тварь завертелась юлой и слишком поздно, но попыталось зарыться обратно в землю.

-Я плохо стреляю, - сказала Чани. Я так не считала.

-Ты отлично стреляешь! Научи меня!

Кисточка на конце конической, похожей на осиную тушки оказалась еще одной ладонью с пальцами, только белой прозрачной и недоразвитой.

-А это чтобы она могла в обе стороны копать? – Спросила я. Чани кивнула и, приставив ствол автомата к самому центру туловища, нажала на курок. Три выстрела заставили меня вздрогнуть.

-Зачем?

-Она еще живая была. – Ответила Чани.

-Как ты узнала? Она еще думала да?

-Она вообще не думала. Просто живая была. – Чани присела на корточки и запустила руку под отростки похожие на суставные пальцы. Начала там ковыряться, потом рука её прошла еще дальше, почти по самый локоть.

-Мерзость, - сказала я и, отвернувшись, стала изучать одинаковые безжизненные окрестности. Кроме нас, автомобиля, этого существа и висевшего в воздухе Реззока никого и ничего не было. Лишь вдалеке виднелись какие-то чахлые кусты. Мне сильно снова захотелось пить.

Чани вырвала один из отростков с хвоста существа и стала жевать его. Потом выплюнула, наклонившись, вцепилась зубами в оставшиеся. Потом на коленях подползла ко мне, и в голове мелькнуло – «открой рот». Я открыла, она меня поцеловала, схватив за руку. Вкус был горький. «Глотай!» Я проглотила.

-Что это? – Спросила я Чани.

-Что-то вкусное, - ответила она. Я так не считала, но это можно было пить.

-Дай я сама!

Она оттолкнула меня так, что я упала навзничь и сказала:

-Не пробуй, она ядовитая.

-А почему тебе можно?

-Да, - прошептала Чани, - я обезврежу яд.

Мы еще долго целовались с жуткой горечью рядом с наполовину ушедшим в песок авто, но в конце я перестала чувствовать жажду.

-Там глубоко под нами вода! – Заявила Чани. Я спросила:

-А мы можем до неё добраться?

-Нет. Никак.

-Ты уже пробовала?

Она покачала головой, мол, такие попытки сумасшествие. Потом указала на нашу еду и произнесла:

-Она пробовала и успешно. Каждый раз опускается до подземных грунтовых вод и балдеет.

-Балдеет? – переспросила я.

-Ага, просто тащится.

Передо мной возникла картинка из отцовского журнала. Там в невероятно красивых цветах, которых в природе и не существует, наверное, были нарисованы странные растения, отец говорил, что это пальмы, море, отец любил на него часами смотреть и девушки раздетые на шезлонгах. Я спросила отца – чем они занимаются, работают? Отец рассмеялся и ответил – они балдеют!

Теперь передо мной в таком шезлонге сидела наша тварь, её пальчики раскинулись веером и свисали вниз, она нежилась на солнце и, смотря на море, попивала сок с долькой лимона в высоком бокале через соломинку. Впрочем – я оглянулась на еду – у неё не было глаз и рта тоже не было. Или её рот – это дырка, в которую Чани руку совала?

-Хорошо устроилась на грунтовых водах, - с завистью прошептала я.

-Ага, недурно, - ответила Чани.

4. Город в кратере. Дом, уходящий под землю. Первая ночь. Уставший путник. Грабеж.

Этот город располагался во впадине, три на четыре улицы, десятка полтора домов. Некоторые здания косились на своих соседей, словно завидуя им.

-Странно как-то, - произнесла я. Чани улыбнулась во мне. Опять я чествовала её улыбку всеми несчастными волосиками на своем теле. Я повернулась и посмотрела на неё, в полутьме поймала взгляд, и он тоже улыбался.

Она прижалась ко мне и прошептала:

-Сестренка.

В доме, в конце главной улицы, было темновато, но все как-то хорошо ориентировались, даже Чани. Она отвела меня в угол и сказала сидеть и ни с кем не уходить.

-Даже не поднимайся, не вставай если тянуть будут – если что кричи как можно громче мне, поняла?

Я закивала и уселась поудобнее. Она юркнула за материю. Там голоса – здесь голоса, повсюду – шепот. Я ждала минут десять, может даже полчаса. Потом решилась на разведку, но без боя!

Приоткрыв покрывало, я увидела Чани. Её губы скользили вдоль чего-то… это тело? Она скосила на меня глаза, продолжая эту штуку сосать, замедлила свой странный «вдох»…

Отпустила головку, и повернулась ко мне. Быстро задернула шторку. Я так и не увидела – что за «мутант» там лежал.

Шторка открылась снова и Чани на коленях подбежала ко мне как животное какое. Взяла меня за лицо и, наклонившись, поцеловала в губы, вся пряная такая. Открыла рот и выплюнула мне на живот слюни с чем-то еще белым.

-Что это? – Спросила я.

-Сперма. – Ответила она. – Затри внутрь себя – и забеременеешь.

Мои пальцы терли пятно на животе, которое стало быстро засыхать. Играя, я втерла сперму в пупок и там и оставила. Хихикала как-то нервно и смущенно.

Она вышла, отряхнув свой балахон, и потащила меня мыться. В огромной таре купались дети, всех возрастов, тут были и мальчики и девочки. Я как-то непроизвольно остановилась, но Чани тащила за собой руша все на своем пути и сбивая любопытные чумазые и уже не очень мордашки обратно в воду. В конце стол перевернутый таз.

-Садись.

Она налила в черпак воды, потом свистнула мальчика. Тот прибежал сразу.

-Кипятка, быстро!

Мальчик убежал так, словно за ним эти «руки пустынные».

Он вернулся быстро, оплескав на торможении горячей водой и Чани и меня.

Чани молча схватила его за письку так, что мальчик завизжал. На том и поладили.

-Раздевайся. – Сказала Чани. Я сделала все как она сказала, но видимо медленно и как-то не так. Она схватила меня и стала срывать все с меня.

-Садись и закрой глаза. – Приказала она. Я так и сделала, слегка вздрагивая – солнце упало ниже горизонта и сильно похолодало, так что просто жуть какая жара днем сменилась холодрыгой ночью. Чани стянула с себя балахон и прижалась ко мне сзади. Я почувствовала её пальцы. Они ощупали меня между ног, а затем надавили сзади.

-Что ты делаешь? – Слегка растерянно и взволнованно спросила я.

-Так, изучаю. Побудь пока куклой и не вякай!

-Я тебе интересна? – Покраснев, непроизвольно спросила я. Мне хотелось быть интересной Чани, хотелось очень быть для неё чем-то важным, а не обузой и не вещью. Я боялась, что она выбросит меня, если я снова сломаюсь и стану как раньше, пятилетней.

-Вот еще. – Сказала Чани. – Просто изучаю.

Чани прижималась ко мне, вдавливая пальцы, все глубже, мне было больно, дыхание Чани сбилось, она кусала мне ухо.

-Мне больно, - сказала я тверже. Пальчики Чани сковырнули что-то во мне и залезли так глубоко, что защипало и засаднило. А затем прострелило и начала нарастать тупая боль. Я удивилась даже – как она тяжело при это дышит. Чани укусила плечо и стала вжиматься в мое тело.

-Прекрати! – Сказала я громко, и встала.

Посмотрела на Чани. Та выглядела расстроенной и неудовлетворенной мной. Она спросила:

-Я тебя спасла? Я тебя лечила? Яд для тебя нейтрализовала? Сюда привела и накормила, все сделала. Ты можешь потерпеть и заткнуться!

Я села. Чани прижалась ко мне, укусила больно в ухо. Я сжала зубы. Чани попыталась меня обнять, наверное, она впервые так нежна стала, я не отвечала сначала. Потом сжала её пальцы. Чани опустила их вниз и начала все сначала, быстрее и быстрее. У меня по бедрам текла кровь. Она как в наваждении кусала плечи, шею, щёки уши. Зубы прокусывали до крови и губы и язык подбирали кровь. Я стонала тихо. Когда посмотрела в сторону купающихся детей, увидела, как с десяток человек смотрит на нас. Все вспыхнуло и взорвалось наслаждением. Я закричала и стала вырываться. Чани, такая нежная теперь, с силой, которую я не в ней не находила, развернула меня и прижала к листу старого линолеума. В рот поцеловала. Смотрела, дрожа, так странно напряженно и вжималась телом. Терлась грудью крохотной с торчащими сосками. У меня было не больше, она сжала её и поцеловала. Потом наклонилась вниз и стала вылизывать мою кровь, промеж ног. Стало так хорошо. Схватила её за голову и закрыла глаза.

Наверное, я так заснула, а когда проснулась, оказалось что вокруг что-то происходит. Лежащие как попало дети спали. Только Чани и еще один мальчик ворочались. Чани прижимала его к земле и терла между ног, улыбаясь.

-Иди. – Сказала она мне. – Он хороший, не обидит. Не обидишь ведь? – обратилась она к нему игриво. Передо мной торчал, покачиваясь такой же орган, как и тогда, под шатром в здании, толь поменьше. И красивый к тому же.

-Ртом. – Сказал она. – Тебе уже тринадцать. Делай все сама.

-Я поцеловать его должна?

Она схватила меня за волосы и сказал:

-Открывай ротик.

Нагнула над покачивающим и пряно пахнущим мальчиком и воткнула мне это в рот. Я сосала и давилась. Внутри все теплело. Она улыбалась и тихо хихикала. Потом отстранила меня. Сказала:

-Смотри!

И приподнявшись, села на него верхом, раздвинув между ног складку. Там было розовое нечто, которое слегка текло слизью. Мальчик поправил свой орган и тот вошел в щелку Чани.

Она двигала тазом и тихо шептала:

-Иди ко мне любовь моя новая странная.

Я поднялась и подошла.

-Садись ему на лицо. Будет сладко.

Я последовала совету. Было так же хорошо, как и с Чани, но горело что-то в груди сильнее.

-Ах, вот ты какая! – Сказала она, игриво царапая мои напрягшиеся соски. – Со мной не возбудилась так, а мальчиков любишь. Я расстроилась в тебе.

Чани наклонилась и схватила меня за волосы, сжала и притянула к себе, улыбнулась и стала лизать языком губы, потом укусила губу. До крови. Сильнее. Я закричала и вырвалась. Она почти откусила мне губу!

-Зачем?

-Отметина любви. – Сказала Чани. – Ты моя. Теперь у тебя губа кусаная. Сразу видно.

И рассмеялась, сжимая мальчика орган под собой. Встала и сказала:

-Садись.

Я села со страхом. Во мне уперся этот орган. Что-то залазил он тяжело. Чани вжала меня плечами, потом талией, даже подпрыгнула. Затем сдалась.

-Ну ты даешь, такая тонкая вся. А во какая вымахала!

Измерила мой и свой рост.

И стала делать со мной разные странные штуки. Чего она только не вытворяла, пока мы не заснули. Даже очень неприятные разные штуки. В конце улыбка её сияла как полуденный зной над пустошами. А я вся липкая и противная была и воняла.

Мальчик в стороне сидел и улыбался. Чани сказал мне отойти, а сама стала с ним «наслаждаться». В конце слезла с него и стала ласкать рукой его «член», как Чани называла эту штуку. Я называла ее писькой, но это совсем не те письки, что у обычных мальчиков.

Чани встала в полный рост и мне в лицо брызнуло!

Слизывай! – Сказала она и добавила ругательство. Голос дрожал, мне было стыдно. Она стала называть меня по-всякому. А потом избивать. И никак не могла успокоиться. Я расплакалась, мальчик смеялся, а Чани походила на больную. Мне было страшно, и я раскричалась. Чани принялась меня утешать и потащила мыться и где тщательно отмыла, а затем снова сделала больно пальчиками. Но уже спокойнее была.

-Прости. – Сказал она. – Когда на меня это находит, я становлюсь злюкой, ничего не могу с собой поделать, если хочешь – можешь ударить или отомстить по-своему.

Я тихо всхлипывала. Чани меня крепко покормила и в обнимку в тепле горячего тела я уснула. А Чани гладила меня по голове, временами засовывая пальчики то в рот, то в живот и слизывая с них мою слюну и кровь.

Утром она была прежней: собранной и доброжелательной, хоть как обычно и резковатой временами.

Во сне мне снилась в эту ночь Чани. Она била в живот меня и в голову меня ногами. Лицо у Чани было странным, не человеческим совсем, а по бедрам текла моча, попадая мне в лицо. А в конце сна, я, по-моему, умерла.

Когда я проснулась и увидела обычную Чани – поняла, что это кошмар.

Чани посмотрела на меня с секунду. Вдруг подскочила и скрестила руки перед лицом.

-Нет. – Воскликнула она. – Всего этого не было, это сон! Забудь вчерашнее, считай что сон!

Я тоже сложила руки крестом и ответила:

-Конечно! Это сон! Только вот все еще щиплет там…

-Я вылечу, как из лагеря выберемся, не хочу, чтобы видели меня в это время, а то после никогда не покину его пределы.

-Да ты что?

-Ага. – Ответила спокойная и такая радостная моему сердцу Чани. – На цепь в клетку ржавую посадят. И будут много чего со мной делать. Может, и продадут куда.

-Да ты что?

-Тсс! – Сказала она. – Раз я тебе такое доверила, значит, ты можешь отомстить.

-Я не буду. – Обиделась слегка я.

-Если хочешь – мсти. Просто не вспоминай при мне больше о вчерашнем, ладно? Усекла?

-Конечно сэр! – Вскричала я отдавая Чани честь. – Куда держим путь, сэр?

-Дура.

-Подожди снаружи, мне нужно расплатиться за гостеприимство, - сказала Чани и, смотря в глаза мне, резко задвинула перемычку.

Я дожидалась на деревянном пороге, гоняя ногой по земле лягушку. Она была маленькая и все норовила залезть на ступеньку. И я её сгоняла. Открылась дверь, вышла Чани. Со стороны степи дул раскаленный ветер, Чани двумя руками заплетала косу, помогая себе в этом еще и зубами.

Она завалилась на бок и, дернувшись слегка, заскулила, обхватив себя за живот. Я перепугалась не на шутку, склонившись над ней, пыталась помочь, как она меня учила. Приступ продолжался минут десять, потом постепенно она пришла в себя и, повернув ко мне свое покрытое холодными каплями пота лицо, произнесла:

-Я люблю тебя.

-Я тоже, - растерявшись, сказала я. Она улыбнулась, но через силу.

-Я ему все отдала.

-Что все? – спросила я.

-Все силы. Каждый раз он просит все. К нему многие приходят и все отдают. - Она снова улыбнулась. – Отдают все, что собирают по миру как по нитке.

Говорила медленно, тщательно выговаривая каждое слово. Это так разнилось с её обычной манерой речи – быстрой, словно стремительная река.

-Кто он?

-Он давно. Живет тут, еще до войны тут стояла вилла. Его вилла.

-Сколько ему лет? – Вновь спросила я.

-Очень много. Он все забирает, хочет прожить еще дольше. Глупый.

-А как ты ему передаешь это?

Она улыбнулась, и я вдруг поняла, как это происходит. Смутно, правда.

-Я могу тебе помочь? – Прозвучало слишком холодно, но искренне. Я, правда, хотела помочь, но не знала как.

Она перевернулась на живот и, подтянув под себя руки, приподнялась. Снова повернула ко мне утыканное каплями пота лицо и вновь улыбнулась.

-Разве мы не можем и дальше жить в этом доме?

Чани повернулась ко мне и сказала:

-Ты живи, а я пойду.

-Я… тогда я тоже пойду, что я одна тут буду делать.

-У тебя есть книги, и ты научилась закрываться от всех, - ответила на мой незаданный вопрос Чани.

-Тут не будет тебя, все будет иначе.

Учительница любимая моя, имя тебе – Сатана.

Люси Рей

-Ты знаешь, что такое школа? – Ветер развивал волосы Лесли. Маленькая девочка, в которую Люси почти влюбилась.

-Я помню последний урок на этой планете. – Люси Рей задумчиво смотрела на палящее солнце пустошей. Она словно Ходжа Насреддин – могла смотреть на него, не жмурясь, часами. Их караван шел через пустошь, сейчас кончились барханы, и началась полынь, часом ранее они обогнули занесенный песком городишко, напомнивший памяти Страруды, которая жила в Люси его былое величие. В восемнадцатом веке тут жила семья: мать, отец, сын и две дочери. Страруда Люси помнила, как улыбалась старшая из них – лицо в веснушках, но под глазами темные круги, она рано умерла от тогда неизлечимой болезни легких. Наверное, именно её лицо маячило сейчас перед девочкой, потому что ту тоже звали Светик – «Люси» по-французски. А мать не хотела так назвать дочь, она говорила Глену, мужу своему, что Люси – первые четыре буквы от имени Люцифер, она была набожная, такой же вырастила дочь и накормила ей червей. Спустя пару сотню лет из жерл появятся ракеты, они будут старые, похожие на головки половых членов, SS, сатанас, настоящий Сатана. Люси Рей открыла свои вторые глаза – те, что убаюкивала Страруды колыбельная сна – и посмотрела на Лесли.

-Под нами вода. – Сказала она.

-Вода! – закричала маленькая Лесли. Её отец перегнулся к девочкам и, нахмурившись, спросил – зычно, с хрипотой, матерый караванщик одного из самых старых караванов этих мест, их кампания начинала осваивать это дело первой.

-Какая вода? – Спросил он – и Люси ответила, что вода хороша, но копать придется долго. Караванщик сплюнул.

***

-Что было на том, последнем уроке? – Спросила Лесли у Люси Рей.

-Я видела, как учительница загоняет их в класс. Обгоревшие, дети походили на маленьких юрких зомби.

-Их называют «гули»!

-Она клала на учительскую парту ремингтон и что-то писала на доске. Все смотрели кто куда.

-Я читала – знаю, они никогда не слушали учителей на уроках.

-А потом она спрашивала. И кто не отвечал – получал пулю из дробовика, тяжелый жакан, он отрывал у ребенка конечность, а остальные были рады угощению. – Люси помолчала. – Тонкие черты постаревшего ястребиного лица сминала непонятная мне эмоция, когда учительница смотрела на них. По-моему она была сумасшедшая. Это было в двадцать пятом или шестом году того века, что был перед этим.

-Двадцать первого? – Лесли мотала головой. – Тебя тогда не было, все ты врешь. Ты просто научилась правильно лгать. Научишь меня?

-Зачем тебе учиться лгать – твой отец караванщик. – Люси снова смотрела на солнце.

-Почему ты смотришь на него? – Вопрошала Лесли. Ей все было интересно. Как и Люси.

-Потому что оно красивое.

-А я? Я – красивая?

Люси Рей смотрела на Лесли и видела, как та вырастает, как увядает её красота и она рано сходит в могилу.

-Ты молодая. Огонь – тоже красиво, но он быстротечен, любой костер прогорает – а Солнце горит уже столько лет. Оно красивее.

-Красивее, чем я? – Обиделась маленькая Лесли.

-Да. – Тихо шепнула ей Люси. Лесли кинулась к ней и поцеловала в губы, резко оглянувшись на караванщиков, которые работали над буром.

-Оно просто больше и дальше. – Шепнула молчавшей Люси Лесли на ухо. – Ты знаешь не все, я покажу тебе столько книг у отца, когда мы вернемся домой – будешь жить у нас. Отец тебя приютит, он полюбит такую как ты. Ему нравится все полезное, а еще ему нравятся маленькие девочки. Люси, ты любишь меня?

Люси едва заметно улыбнулась и стала играть с волосами Лесли, по большей части лохматя их.

Они нашли воду за полночь и к утру пустились дальше в путь. Они стреляли диких варанов, которых туту было пруд пруди. Люси могла бы им сказать, что это не те вараны, что песчаных варанов такого окраса не существует в мире, но она знала, что варанов вообще не существовало в мире, её память играла с ней злые шутки. Она помнила, кто придумал слово «варан», она знала, в чем он ошибся. В конце концов, имена и названия – это просто имена и просто названия, если ты живешь короткую жизнь – тебе не нужно пытаться понять, что скрыто под ними. Зачем гулять по лесу, полному неведомого без имен и названий, когда легче довериться предкам и думать как они? Люси молчала. «Вараны» были красивые, они погружались в песок, сверкая чешуей, и постоянно норовили подобраться так – не выныривая – под днище каравана. Днища были металлические – караван тянули тягачи, отдаленно напоминавшие «тракторы», на которых работали в сельской местности больше века назад. Иногда варанам удавалось подобраться к каравану, и слышны были их попытки прокусить металл. Сдавшись – они удирали, но редко успевали отдалиться на сотню метров. Их стреляли люди Ржавой Хонды, правой руки отца Лесли, который играл с дочерью в шахматы в своем судне песков, похожем на подводную лодку, посаженную на гусеницы. Там было прохладно, но Люси не хотела спускаться к ним, она знала – как именно старый отец маленькой Лесли любит детей и чем придется расплачиваться за это путешествие. Может она снова почувствует воду. Карта, на которой отмечены спрятанные, наспех сооруженные колодцы бесценна в этих местах. Даже если поблизости от подземной реки нет ни одного поселения – это не сильно умаляет ценность месторождения живительной влаги.

Вода ценилась дороже золота, а мужское семя было в избытке. Люси помнила его вкус. Сотни и тысячи, когда-то давно оно казалось почти безвкусным, одинаковым. Потом она научилась различать. Тысячи оттенков вкуса говорили многое о человеке. Интересно – скажи она это кому-то – он рассмеялся бы? Смех людей. Люси чувствовала, что все больше прислушивается к нему с детским выражением лица. Все чаще он кажется ей чем-то чужим, незнакомым, будто бы она вчера родилась.

Люси нравилась Лесли, но она не хотела любви этой девочки. Несчастье настигало их, и она желала быть вдали от детей, когда разразится гроза. Суть несчастья в том, что Люси Рей нарушила закон, который с каких-то пор замечала в природе – она сделала одного человека, ребенка, абсолютно счастливым. И теперь кто-то должен был стать несчастным. Этот кто-то – она сама. Давным-давно кто-то, носивший эту Страруду, что текла теперь в её крови, научился, нарушая правило установленное (богом?) брать ответственность на себя. Равновесие счастья и несчастий. Кто-то станет несчастным, может – на ровном месте, и проживет всю свою жизнь, страдая по пустякам, а может – покалечится сильно. Правилу все равно, причины возникают исходя из сути человека, сам человек обычно выбирается случайно, но Люси умела быть именно им.

Она отправила ребенка из этого мира, разрушенного мира полного боли и страдания в другой – лучший мир, тот мир, в котором девочка по имени Мари должна была родиться. Она вырвала эту душу у существа, породившего это правило (бога?) и теперь слегка поколебала равновесие, причин, существования которого не понимала. Может он просто вычисляет, может все счастье и несчастье в мире – лишь функции по обеим сторонам знака равенство и теперь Люси Рей стала в этом мучительно решаемым (богом?) уравнением ошибкой, от которой (бог?) желала бы избавиться. А может – она была ему нужна? Каждый раз она чувствовала невидимые нити и приближение расплаты в звоне, который они издавали. Они связывали всех и вся, касались любых чувств желаний и помыслов и этой девочки и её отца и даже того «варана», что смог отползли дальше ста метров и спасся. Она не знала – откуда придет то, что сделает её несчастной в обмен на вечное счастье ребенка попавшего из мира бесконечных прожженных ядерной войной пустынь в мир лесов и озер из книжки, которую он, ребенок этот, читал, вместе с умершей матерью. Люси не знала, что сделает её несчастной, возможно, это придет изнутри её души, но она не хотела, чтобы в этот миг кто-то из дорогих для неё существ находился рядом. Люси Рей не была ни богом, ни сатаной, она была просто путешественником, в ней жили два существа, которые попав в союзе своем в этот мир, получили два имени: Люси и Рей. Это было давно – сразу после войны. А еще она получила Страруду, которая помнила всех своих носителей. Люси искала, нечто важное. Рей обязалась ей в этом помочь. Каждый раз, когда с телом, которое они вместе носили, или которым – рисовали себя в этом мире – что-то случалось, они вместе вновь становились детьми, забывались на время, чтобы потом продолжить свой путь. Люси – носила Страруду, Рей – её берегла, они были едины и что-то искали, то о чем не сказать никому.

Вылазка седьмая. Меланхолия.

-Две минуты!

Тихо так. Только свист винтов, но он уже настолько привычен, что не различаешь его. Просто не думаешь о нем. Словно и нет ничего. Глухота, в ушах свистит.

И все.

-Знаешь, каждый  раз перед боем у меня наступает странная меланхолия.

И тут сквозь свист и гул прорывается, почти разрывая перепонки крик Лан-Дона:

-Пошел, пошел, давай!

-Вперед, выгрузка парни. – Доносится откуда-то сзади.

И удивленные глаза Сергея, за мгновение до того как он отвернется, чтобы проверить рукой парашют. Каждый раз одно и то же движения, он наверняка удивлялся, что эта штука все еще с ним.

-Какая к черту меланхолия!..

Грохот и уже нет ни свиста, ничего нет, мы падаем.

А у меня в голове звучат невысказанные слова – «Ты посмотри, что тут творится, причем тут твоя меланхолия?»

И я сразу просыпаюсь. Каждый раз даю себе слово, что не буду этого делать, пойму, где я и что со мной, и досмотрю до конца.

Наверное, то, что творится – меня не касается.

Открываю глаза и смотрю в темноту. Звуков сначала нет, есть лишь гудение. Словно рой мух слетелся и теперь у них будет пир. Только нет давно уже мух, куда-то свалили все насекомые.

Точно – пора и мне отсюда.

Дожди над Москвой не прекращались уже третьи сутки. Капюшон был специальный, да и в проеме окна лежал я опять, только косые капли все равно долетали до лица, чтобы умереть на стекле очков. Отец называл такой дождь «мертвым». Мертвый дождь очень шел Мертвой Москве.

Я чувствовал себя спусковым крючком какого-то механизма, поставленным на боевой взвод и готовым к стрельбе.

Когда лежишь вот так, то словно растворяешься во всем, что окружает тебя. Отрешаешься от мира, при этом твои чувства обострены до предела. Но ты словно курок взведен, триггер, переключатель внутри себя. И стоит произойти тому, на что он настроен – все придет в движение, твой палец пойдет короткий ход курка. Так просто, но пока ты так лежишь, не шевелясь, ты не тут. Никто не поверит, что обострив внимание до максимума можно просто уйти внутрь себя.

А лежать предстоит долго. Не один час. Вон там низу, сразу с угла через одно окно братки Кактуса установили тяжелый пулемет. Там три человека, если их можно так назвать, и шесть кабанов на первом этаже. Еще двое с гранатами засели в аварийном подъезде. Они не подумали, что ударная волна похоронит их там, где они собираются от неё спрятаться.

Кактус с Бекасом захотели серьезной добычи, устали от «легких» налетов на пограничные с Китай-городом станции. Я не знаю, откуда у них эта информация, но если ребят самих не кинули, к эскалатору Красных ворот отряд сталкеров на машине тащит что-то нереально ценное. Причем два чеченца, бывшие этими самыми информаторами разошлись во мнениях – что именно.

Мне все равно, как обычно. Для меня скоро счет пойдет на удары сердца.

-И дождь идет… зовет меня…

Машина ехала медленно, она явно была перегружена. Казалось, его покрышки сейчас не выдержат. И не узнать в этом бронированном монстре было старый ржавый КАМАЗ. Я прямо отсюда мысленно увидел, как засопел от напряженного бандитского счастья Кактус.

Палец ушел до упора, и стреляная гильза ударила в оконную раму, потом вторая и третья.

Их и впрямь завалило. Они кинули две связки самодельных гранат под колеса, обшитой металлическими листами машины и бросились глубже в подъезд. В свою могилу. На втором этаже загрохал пулемет и стекла машины взлетели капельками мелких осколков. Два взрыва слились в один, он был просто нереально тихим. Обе гранаты взорвались под автомобилем, приподняв его на метр над землей и плавно и со скрежетом опустив обратно. Будь он порожний, его от этого взрыва перевернуло и отбросило в сторону моего здания, словно котенка. Радиоактивная грязь вместе в вывороченным асфальтом брызнули в стены близстоящих домов. У плохой погоды был один плюс – не поднималась при взрыве пыль.

Машины на самом деле было две. Вторую видел я, но не видели они. Она шла параллельно первой, по соседней улице. Теперь она остановилась, и оттуда к месту свалки бежали люди, на ходу заряжая подствольные гранатометы. Я вздохнул и спокойно начал менять обойму.

У нас не было раций. Они уже давно молчали все. Первый выстрел пошел под ноги людям Кактуса, вышедшим на проверку молчавшего КАМАЗа. Я не стал смотреть на их реакцию и перевел огонь на новые цели.

Выгрузив людей, машина рванула с места оглушив окрестности воем турбины. Что за двигатель они туда впихнули, я не знаю, но этот милицейский УАЗик вылетел из переулка, как гоночный болид. Он, буквально закрыл собой линию обстрела по бегущим по переулку людям. Я еле успел отскочить, в окно, где я лежал, ударил вместо дождя зараженного дождь свинцовый. И крупнокалиберный. Куски рамы вместе со щепками били в маску противогаза. Лежа на спине, я опять спокойно перезаряжал винтовку, а в голове вертелся такой старый и знакомый мотив. Из-за бетонной крошки пришлось прерваться и стряхнуть обзор.

-У вас проблемы…

Пока бежал по коридору, открывая с ноги запертые ветхие двери, я слышал треск и грохот на улице. Мне нужно было пробежать все здание до конца, им – постараться не умереть пока. Люди с УАЗика были в слепой зоне пулемета и знали прекрасно, что им нужно делать.

А потом один за другим раздались четыре громких взрыва.

Когда я вышел из подъезда, криков было как после нападения на Павелецкую. Только двое были на ногах, сам Кактус и Лосось. Причем последний часто моргал, и ошалело смотрел в небо, сидя прямо на в луже у опрокинутого взрывной волной УАЗика. Остальные мертвые, либо тяжелораненые.

-И что это было? – Страшно ревел раненый в ногу атаман. - Что мне черт тебя забери делать?

Тяжело и очень глухо застонал Бекас. Он все еще пытался затолкать свои кишки обратно в жирное брюхо, но они упрямо вываливались обратно наружу. Видимо им надоело уже там тухнуть. Никто и не думал ему помогать.

Я содрал маску и закурил. Предложил Кактусу, но тот даже не заметил протянутой руки. Он вытирал мокрое лицо, небритая щетина которого была как металлическая щетка.

-Наши гренадеры живы… – Как бы, между прочим, заметил я. Вытянув вперед руку, указал на выбравшихся из подъезда Каина с Довеском. Стянув маски с очумевших рыл, они вовсю кашляли, схватив себя за горло обеими руками, словно задушить хотели. От счастья, что так повезло им, наверное.

-Млять у меня весь скот полег! А ты там валялся!? Ты чего там делал? Какого хрена я не слышал твоих выстрелов?

-А может быть час, а может – и два… разделяют тебя и меня…

-Чего!! – Казалось, его сейчас Кондратий хватит. Говорили, что он бродит в самых далеких пошерстных ветках метро. И его касание приносит удачу – избавляет от дальнейшего существования в этом мире.

 -Мы никому сегодня не должны. Ничего.

И опять, то давнее чувство накатило так внезапно. Словно весь мир стал монохромным, усталость и полная апатия. Странная, потому что совсем не мешает действовать. Просто не хочется думать. Ни о чем, в первую очередь – что будет через секунду. Рука сама пошла вверх, так медленно, что Кактус прозевал начало движения.

Он что-то прокричал с перекошенным лицом, но я его уже не слышал. Глухие шлепки один за другим, я ни о чем в этот момент не думал, абсолютная пустота. Спокойно и отчасти даже хорошо. В обойме было пятнадцать патронов, у него оставалось пять человек, с шестым выстрелом что-то сильно ударило в плечо и развернуло. Но я продолжал стрелять, уже падая.

А потом было небо, такое серое и дождливое. Только дождь был горьким. Зря, наверное, я снял маску. Хотя какая разница. Чуть приподнявшись, посмотрел на развороченный грузовик. Он был весь черный от копоти. Задние колеса оплавились, теперь он ничем не отличался от остальных машин в городе. В кузове что-то было. Пришлось долго фокусировать взгляд, я ничего не чувствовал только все опять расплывалось, стоило хоть на мгновение расслабиться и все заново.

Серый предмет, поначалу принял его за кокон. Потом за чудовищный орех, в нем было что-то и от ананаса и от киви. Он не пульсировал, как показалось мне в начале. Он просто лежал, эдакий камень в кузове грузовика. Почти непострадавший в этой перестрелке.

Видимо это и был невероятно ценный груз. Я упал обратно в лужу, грянул гром. Дождь постепенно переходил в ливень. 

Люси Рей

Еще на той стороне вала, создававшего ложный горизонт на соленое озеро, Люси почувствовала, как дрожит металлическая бляшка на привычной для неё черной кожаной куртке с одним оторванным рукавом, которую девочка накинула на голое тело, искупавшись в подземном карстовом ручье...

Бляшка встала вертикально и Люси, поведя рукой вдоль горизонта истинного – вытянула её в сторону куда шла. Притягивает. Девочку ощутимо тянуло в ту сторону за этот маленький прямоугольный отлитый неизвестно кем кусочек неизвестно какого металла.

Он там! Он близко...

Подарок Харухи – учительницы – чувствовал источники переменной гравитации, mass effect иными словами.

Мотоцикл вначале был похож на ржавую точку. Но увидев его издалека – Люси Рей бросилась бегом, едва ли не раскинув в стороны руки – как на встречу со старым знакомым.

Она бежала так мину десять, прежде чем смогла разглядеть его очертания. А когда оказалась рядом и отдышалась – поняла, что он совсем не изменился за все эти годы. С любовью дотронувшись до него носиком и принюхавшись к сладким воспоминаниям «прошлых жизней» (так кажется, говорят на этой планете?) Люси чихнула и сморщилась. Гермес такой Гермес. Люси смахнула пыль с багажника мотоцикла.

Весь пыльный.

Её Гермес.

Он стоял тут больше ста лет. Ржавчина не может ему навредить в такой степени как обычному, да и не идут тут годами дожди.

Люси думала, что придется выкапывать.

Вокруг – одна сплошная пустыня. На сотни миль – дно высохшего озера. И в самой сердцевине его – её Гермес. Еще до войны остался тут, когда четыре всадника из Города Ночных Фантазий пронеслись с востока на запад.

Где-то тут её подменила Генриетта на Логосе.

В ящичке лежал баллончик аэрозольной краски «Убик-01». Люси потрясла его хорошенько. Почти пуст. Рядом – звуковая отвертка с серебряной рукоятью, подарок Доктора на выпускном – любимого учителя её и Генриетты. Эти вещи, память о её прошлом, которого не помнили эти руки и не видели эти голубые глаза, ведь тогда, в те дни – они были карие. Эти вещи, они не нужны тут были никому и остались лежать нетронутыми.

-Да... ты права – никому, абсолютно никому, даже хозяйке... – проворчал чуток охрипшим голосом Гермес еле слышно к тому же. – Бросать меня тут на сто лет посреди пустыни – это очень в твоем стиле Люсиэлла Рейн. А твоя мама, когда ночевала в гостинице – заводила меня к себе в спальню и прислоняла к кровати.

-Прости Гермес.

***

Люси смотрела на Офелию и видела бутоны кровавых роз у её ног. В садах Костей и Плоти её ждут, ей будет рад кровавый пир бесчисленных мимоз. Цветы напьются крови человеческой и покроют всю Землю, как в мечтах рыжебородого Чингисхана – мир-кладбище беспредельного спокойствия и умиротворенности, где даже кости людские сокрыты цветами, сокрыты под розой, где прошлое – тайна, уже навсегда. Смотря на золотистую косу и яркие голубые глаза Офелии Люси Рей видела саму отвергнувшую Человечность, бесконечную цветочную жестокую прекрасную Лиловость и она Говорила с ней. Люси знала её Судьбу и читала её сейчас в этих холодных как сердце большой белой акулы глазах. Все кто за ней пойдет – умрут, она же будет идти вечно. В конце – не останется никого, кто бы её знал. И тогда – она вдруг почувствует грусть. И в грусти найдет свое счастье. Люси не понимала чувств, которые видела в будущем девушки по имени Офелия Снарк, но знала – её судьба и судьба Хомура Морико тесно переплетаются в этом мире. Офелия будет подниматься все выше и выше, к замку своей детской мечты усеивая трупами своих врагов и друзей свой путь – она построит лестницу из них. А когда дойдет – взорвет его. Офелия будет взрывать воздушные замки, на которых стояло её выдуманной для побега от боли и одиночества детство и находить там осколки самой чистой синевы. Той грусти цвета неба, которое отражалась в глазах этой девушки с русой косой, при виде которой пред Люси вставал безбрежный океан. Девушка с глазами Бездонного Синего моря смотрела на неё несколько секунд. Потом отвернулась. Она не привыкал смотреть на вещи, которые лежали вне её пути вверх. Она пройдет по нему до конца и насладится бессмысленностью своей жизни. Такая она, Офелия. Когда внутри неё будет кружиться детства грустная безбрежная синева, когда она будет ностальгировать по детству, которого не было – все вокруг будут видеть лишь фанатичное чудовище с руками по локоть в крови. Цепного пса структуры методом кнута и пряника пожиравшей этот материк уже десятилетия. Лучшего из псов.

Старший Паладин Братства Стали, который станет наводить порядок на Пустошах, долгожданный порядок одним её обитателям и ненавистных – другим. Офелия Снарк. Тебе теперь служит Морико, тебя теперь любит женщина когда-то мечтавшая сделать Люси Рей дочерью. Теперь она и не узнала ту девочку которая когда-то засыпала у неё на коленях. На самом деле те волосы давно уже сгнили в земле, а лицо превратилось в рассыпающийся в руках прах, губы которые целовала когда-то Морико съели черви, а мысли и чувства того существа стали памятью Страруды, в которую Люси временами боится окунуться. Люси сунула пальцы в рот и поняла, что эти губы не знают, какова Морико на вкус и возможно больше не узнают никогда. Больше полувека назад другая девочка смотрела на Морико своими серебристыми глазами, потом они стали карими, зелеными и снова серыми словно грифель, а потом черными и наконец – дважды голубыми. Теперь они совсем яркие – глаза ребенка из Убежища за номером тринадцать, Миллу и, как и Линду называли Чистоглазка и завидовали ей. И все-таки Морико не узнала, посмотрела с интересом и тоже – отвернулась. Она занята. Она сильно изменилась внешне. Все такая же легкая и поджарая, тугая и упругая – так и хочется проверить насколько – и все-таки почти полностью седая. Ей больше ста лет, у неё одна жизнь, как и у всех людей этого мира, но стараниями ей отца и матери, ученых, она будет длиться долго-долго, если не прервется случайно. На что же Морико решила её потратить? Она будет служить. Существу которое любит. Девушке, у которой в глазах Бездна океана. Которая утопит этот мир в крови. Но потом... Люси чувствовала что-то необычное, что-то случится потом. Что может случится необычайного после того как мир утопает в крови? Люси хотела знать, это любопытство – чувствовать лишь край истины, когда хочешь вытащить из-под маминой кровати весь рождественский подарок раньше срока – довольствоваться лишь уголком.

Люси видела судьбы людей, но не могла различить судьбу мира, в то время как люди частично видели судьбу своего мира но не видели своих судеб. Люси было любопытно – знает ли мир свою судьбу или он не может её предугадать, зато отлично разбирается в примитивных процессах которые происходят в его составляющих. Говоря про бога Люси представляла себе лишь горизонт событий человеческой истории и постоянно стремилась заглянуть за него. Что-то там, по ту сторону этого мира. Всех этих миров, где живут все эти люди. Что там?

Люси закрыла глаза, прислушиваясь к тому, как двигаются в стене насекомые. Офелия. Далекий потомок мужчины пришедшего однажды из города куда лучше не ходить, того чье семя она попробовала в ту ночь вместе с Морико, рода Снарк как он себя называл – но Люси видела и иное имя. Оно порхало над его головой, словно судьба, словно проклятье. Сейчас его кровь в этой девушке, которая так молода и хочет столь многого. Офелия. Люси смотрела на её длинную светлую косу и видела мечту многих повесить её на этой самой косе. Офелия Снарк. Ты внушаешь любовь, в тебе есть что-то не от этого мира. А Люси, смотря на тебя, чувствует сейчас то, что люди называют иногда завистью, а иногда ревностью. Они различают эти чувства, но Люси не делала этого, ведь зависти нет, когда нет того ради кого ты хочешь быть другой, и ревности нет, если ты не можешь завидовать той, что лучше тебя. Люси жила в девочке, которая умела и ревновать и завидовать её звали Миллой когда-то. И теперь Люси Рей с удивлением чувствовала как по груди и животу разливается коктейль незнакомых эмоций. Ведь если все эмоции у всех людей одинаковы, то отношение к ним – самое разное, уникальное. Люси чувствовала уникальность эмоций Миллы в её отношении к ним, без него это были просто волнообразные впрыски каких-то веществ в мозг и стимуляции нервной системы электрическими разрядами. Но Милла как-то реагировала на это, как-то по своему и Люси прислушивалась к этой реакции в себе. Ей нравилось наблюдать за внутренним миром Миллы едва ли не больше, чем за внешним. Так Люси жила в мире, который вмещал спящую и не осознающую своей теперешней судьбы Миллу, а рей – в мире который умещался во сне души Миллы Старк. И они держали – эти две девочки – друг дружу за кончики пальцев – залог дружбы, скрепленный нотариусом на небесах – так приятно...

Костер девятый. Жизнь прекрасна!

Триша Вайлентайн.

А потом был толчок, острая боль в затылке сменившаяся полной безвольной апатией. Земля качнулась, кладя Тришу на бок и в глаза ей уставились чьи-то окованные ржавыми железяками кожаные ботинки.

-Сука, - пробормотал глухо кто-то и в тело Триши словно астероид врезался. Который прилетел с планеты по имени «Боль».

Сознание затухало медленно, как карбидка, где раньше самого карбида закончилась тухлая вода. Но в конце ночь все же наступила. И унесла мысли Триши в бездонную пропасть, где нет ни боли, ни сожаления.

Святой Анатолий.

Открыть глаза было труднее, чем могло показаться на первый взгляд. Казалось – что в этом такого? Невелика заслуга! Триша сама так раньше думала, но теперь, сколько ни напрягала мышцы лица – ничего не получалось. Вокруг была темнота и отдаленные, растущие из вязкого небытия росточки страха прошептали в голове:

«Ты ослепла… теперь ты лишь незрячий корм…»

Но вслед за ними приползла злость, волоча за собой брыкающуюся ярость, во рту образовалась кровь – наверное, она прикусила губу – кислая-прекислая живая кровь и росточки страха ретировались из головы обратно в Тришин живот, где затеяли революцию. Девушку согнуло и она выплеснула из себя что-то, явно не еду, скорее всего, просто слюню и кровь, впрочем, ей было все равно, главное заключалось в том, что теперь сквозь дрожащие ресницы она видела свет. Он маячил поблизости, роняя острые и очень колючие брызги в Тришины глаза, пока успокоившись не стал лампочкой на потолке.

Стонали… и кто-то пел.

В комнате вдоль стен расставлены кровати всех видов – от почти тюремных нар, до шикарнейших двуспальных, в самом разном состоянии, на них и расположились люди. Тоже в самых разных позах и состояниях. Справа от Триши лежал мертвец, его вздернутый небритый подбородок и острый кадык заметно посинели. Триша отметила про себя, что это явно к удаче и, приподнявшись, как могла на мокрой и грязной кровати, осмотрелась по сторонам.

На улице раздалась стрельба (калашников – решила Триша) и в комнату что-то влетело, пробив окно. Триша и еще несколько человек приподнялись на своих разномастных «больничных койках» и уставились на непонятный дергающийся мяч. Тот перестал вращаться и, раскрывшись, засеменил ножками по кривым доскам пола под кровать спавшего больного.

-Что за хрень? – Спросил один из пациентов. Вопрос повис в воздухе.

Раздался звук, словно что-то сверлили, сначала деревянное, потом невидимое «сверло» вошло в нечто мягкое и спящий больной дернувшись, закричал. Лысый мужик, вопрос которого только что остался без ответа, попытался вскочить и, содрогнувшись, упал на доски пола, скатившись с кровати. Закрывая свой живот, согнулся на полу в позе зародыша, по его одежде между пальцев стало расползаться кровавое пятно.

После операции, решила Триша, она, ощупав себя, лихорадочно пыталась найти глазами хоть что-то годное к использованию вместо оружия. Схватив со стола подсвечник, не целясь, запулила его под кровать. Звуки сверления прекратились, но крики не стихали. Больные, что были в сознании, пытались ползком выбраться из комнаты. Звон стекла повторился, только на этот раз без стрельбы с улицы и еще три таких же мяча влетев в комнату, с ходу принялись за дело. Один из них раскрыв тонкие полупрозрачные крылья, взлетел и, разбив по пути единственную горевшую слабенькую лампочку, погрузил комнату во тьму. Началась паника. Все кричали, не переставая, а Триша на ощупь, открыв тумбочку, искала там хоть что-то. Что именно – уже не понимала, одно она знала точно – встать не может. Ног она по-прежнему не чувствовала вообще, а ползать в темноте как остальные почему-то не хотелось.

Никто так и не понял, когда же открылась дверь. Луч мощного фонаря разрезал комнату высветив агонию нескольких человек – их эти твари в буквальном смысле оседлали и теперь люди дергались из последних сил, пытаясь нечисть скинуть. Ожидаемых Тришей выстрелов не последовало, луч молниеносно пронесся через всю комнату, каким-то чудом обогнув препятствия, и заплясал на стене, раздались глухие удары, все повторилось несколько раз. Потом фонарь выключили и громко хлопнула дверь.

Наступила тишина, и снова только стоны вместе с возней и булькающими звуками. Триша тяжело дышала, прислушиваясь к темноте, чувство, что эти существа появятся еще, девушку не покидало. Через пять минут дверь снова открылась и луч пронесся так же молниеносно – по прямой и без рывков, обязательных для бегущего человека. Раздался звук передвигаемой мебели и чей-то еле слышимый среди громких стонов шепот. Свет, показавшийся нестерпимо ярким после продолжительной темноты вспыхнул, высветив картину смерти. Лысый лежал, раскинув руки, тварь похожая на кожистый мяч с лапками валялась под его койкой, вытянув свои окровавленные конечности наружу, она еле заметно подрагивала. Живот лысого вспучился, и из-под распахнувшейся одежды выглядывали внутренности. Еще один больной сидел спиной к кровати. Глаза открыты и в них застыли боль и ужас. На девяносто боль и лишь на десять ужас. Из уголков рта текла кровь, очки лежали в вытянутой вдоль кровати руке.

-Им все солнечный свет, да солнечный свет, - пробормотал мягкий и очень приятный голос. Триша рассматривала его обладательницу. На тумбочке покачивалась высокая девушка на кроваво-красных роликовых коньках, одной рукой она опиралась на деревянную биту с черными подпалинами и вмятинами. За спиной рюкзак, вокруг пояса ремень и две маленькие сумочки на нем. В грязноватого цвета чулках и бедра обмотаны во много слоев окровавленным бинтами, так, что получалась легкая защита для ног. В одной белой с пятнами крови толстовке, без шорт или юбки. Волосы короткие, в черный ежик с несколькими прожогами по бокам, словно от кислоты. И еще тонкие очки на глазах, Трише показалось, что без стекол.

Она повернулась к девушке и улыбнулась ей. Триша ничего не говорила, только рассматривала её.

-Я давно предлагала эти чертовы окна забить нахрен досками, но врач сказал, что больным нужен свет, раз они не ходящие, им нужен СВЕТ! – Она сделала ударение на слове «свет», как бы говоря, «ну вот, как вам этот самый свет?» Триша по-прежнему молча её разглядывала. Девушка на роликах спрыгнула с тумбочки и подъехала к кровати, на которой, подобрав бесчувственные ноги руками, сидела Триш. Вытянула руку и сказала:

-Привет, я Коди, а до этого Тима, а мама звала меня Линой. Дай руку, проверю пульс.

Последнее она произнесла скороговоркой, видя что Триша все еще молча разглядывает её. Схватив за руку девушку, нынешняя Коди потрясла ей перед лицом и, пробормотав – «Теплая какая», - принялась тормошить ноги Триш. Триша открыла рот и с задержкой хорошей такой гранаты произнесла:

-Они мертвы?

-Нет, их сварим! – Уверенно улыбнулась Коди и принялась растирать ноги девушки. – Сейчас пойдешь со мной, нечего валяться, если кишки не наружу, значит все в порядке!

Потом внезапно приблизила лицо и, понюхав Триш, добавила:

-Ты просто нереально в порядке, нюхом чую.

Снова что-то шепча, растирала ноги Триши. Через долгие пятнадцать минут, по внутренним часам той, пальцы на ногах зашевелились.

-Сек.

Отвернувшись к окну, Коди достала из кармана сумки у пояса длинную тонкую сигарету и зажигалку, закурила. Протянула Три, та покачала головой. Коди встала и, покачиваясь на роликах, подъехала к сидящему у кровати мертвецу. Сунула в рот ему дымящуюся сигару. Нагнулась и вытащив из-под кровати кожаный мячик с ногами посмотрела на него с любовью.

-Бери своего и иди за мной.

Держа эту тварь на вытянутых руках, девушка медленно поехала к выходу. Триша облегченно вздохнула и подумала – «не каннибалы».

Весь этот и следующий день, они с Коди работали то на кухне, этажом ниже, то в больнице. Когда к вечеру второго дня, Триша оказалась снаружи, то поняла, что это церковь. Массивная каменная башня и четыре пристройки – две больших, одна средняя и грубо сколоченный сарай. Рядом часовня и еще пара сараев. Чуть поодаль смотровая башня. Прикрыв от солнца, садящегося за темноватый лесок невдалеке глаза, Триша разглядела на вышке человека с автоматом. Видимо он и стрелял. В ту ночь, когда умерли четыре из одиннадцати больных.

Стрелял он собственно не по этим быстрым крылатым мячикам, а по Хруму – огромному существу, похожему на кабана, которому морду утрамбовали в детстве катком, от чего она стала похожа издали на крокодилью. А вблизи лучше вообще не смотреть. Но Трише пришлось – именно они с Коди таскали тазы полные мяса в дом, пока два здоровенных мужика топорами и ножами, засучив рукава, разделывали тушу. Все, даже внутренности и шкуру затащили в дом. Коди сказала, что эти твари, маленькие, наверное, паразиты. На шкуре были отверстия не только от пуль но и от их похожих на длинные тонкие сверла жал.

-Они откладывают личинки в крупном звере, а потом по весне вылупляются крупные особи. – Сказала Коди. Триша подумала насчет той ночи и тех больных. И что бы стало с человеком, останься он жив после такого псевдо совокупления. Окна в больнице заколачивали досками в тот же вечер.

Коди очень нравилось произносить слово «паразиты», она говорила его с какой-то странной, особой любовью, слегка катая на языке как кусочек сахара. И в то же время очень тихо, почти на ухо своей новой подруге. Они быстро подружились с Три. Работать им приходилось очень много вместе, и после целого дня Коди падала на свою кровать под чердаком как труп. Так и засыпала. Триша в первый день только помогла с досками, кухней и уборкой, когда под вечер измотанная и все еще слабая вернулась в палату, тела уже убрали и пол отмыли. Первую ночь она спала там, но на следующий вечер, тонкая сухая женщина в длинных серых одеждах, похожая на мумию доисторической монахини велела ей идти за ней. Они поднялись на третий этаж, под самую крышу. В кабинете, устланном коврами в несколько слоев, ей сказали раздеться и повернуться. Что Три и сделала, глубоко вздохнув. Видимо успокоенная осмотром, старушка что-то записала в огромном блокноте с играющими медвежатами на обложке. Этот детский альбом для рисования так не шел к общей обстановке мрачной и строгой комнаты и к лицу её обитателя, что Триша не выдержала и хмыкнула. Через мгновение все еще голая она присела на ковер и, схватившись за живот, смеялась. Монахиня прошептала – «стресс…» - открыла ящик и достала оттуда сверток с биркой. Посмотрела на него так, как смотрят на новорожденных младенцев. После чего подошла и вручила девушке. Поцеловала в щеку и, положив обе руки на голову, зашептала молитву. Триша скосив глаза, разглядывала комнату. Точнее в первую очередь – модель парусника, стоявшую на столе. Рядом лежал недоделанный танк, отвертка, банка с клеем, и еще несколько совсем крохотных деталей и миниатюрных инструментов. В животе у Триши дернулось, и к горлу снова булькающей струей начал подкрадываться смех. Монахиня закончила молиться, схватила руку Триши, пожала её по-мужски и выпроводила девушку за дверь. Той пришлось аккуратно приоткрыть её, минуту спустя, чтобы взять разбросанную по коврам одежду. Старая мумифицированная монахиня мастерила за своим столом танк. На лице была металлическая маска с целой системой окуляров и огромные наушники. Вращалась пластинка патефона, но что за музыка играла, Триша не услышала. Старушка (наверное все же настоятельница) не подняла головы, но и Три не издала и звука.

Так началось и закончилось её знакомство с начальством этого странного дома. Брать за шкирок и расспрашивать ей не то, чтобы не хотелось, просто Триша отложила это на более позднее время, когда освоится, найдет свои вещи и главное – пройдет острая боль в животе, каждый раз режущая её внутренности, стоило Три нагнуться.

Жить она стала у Коди под чердаком, рядом с её кроватью поставили еще одну, перетащив из госпиталя. Там, лежа вечерами, она и расспрашивала свою подругу о многом. Коди рассказывала запоями, иногда сводя голос до интимного шепота. Оказалось что это давно не церковь, и даже не госпиталь, брюнетка долго мялась, но в конце прижавшись ртом к уху Триши, рассказала ей про сильно вооруженный и прекрасно охраняемый караван, что проходит тут каждый месяц. По её расчетам оставалась неделя. Что они доставляют, Коди и сама не знала, но все раненные – это «их люди». Просто не везде принимают караваны с ранеными, боятся инфекций, да и много чего боятся. «Есть и еще кое-что», сказала Коди, но что именно – умолчала – пообещав потом рассказать, когда будет уверенность, что их не подслушают.

Еще она так же шепотом рассказала про нижний этаж, подземный, и про лабораторию, которая там располагалась. Что там выращивали под лучами ламп, она не знала, но сарай был генераторной и бензин им привозил каждый второй караван. Когда Триша спросила, почему не выращивать это на солнце, Коди лишь пожала плечами и добавила, что сама не знает, может чем-то еще иным там занимаются. В такой ситуации она обычно жевала палец, разглядывая драные обои.

Это случилось на пятый или шестой день – Триша временно перестала считать дни, слишком уставала, работая везде, где только можно в этом доме. Коди, проснувшись утром, не вскочила, как обычно, а осталась лежать на кровати, свернувшись калачиком. Когда Триша спросила в чем дело, ответила, что все нормально. И засунула в рот палец. Стоило Три дотронуться до ручки двери, как Коди оказалась рядом. Её бил озноб, кожа покрылась холодным потом. Рука, которую она положила поверх руки подруги дрожала так, что ручка, разболтанная вконец отчетливо стучала, в такт зубам Коди.

-Мне позвать кого-нибудь? – Спросила Триша. Коди мотнула головой, мол – нет. И отвела взгляд.

-Я могу тебе как-то помочь? – Как можно ласковее снова спросила Триша, у которой мелькнула мысль, что её подруга наркоманка и у неё закончилась ежедневная доза. Слишком похожи были симптомы на те, которые она в детстве недавнем так часто видела в метро. И не хотела вспоминать про те дни. Но сейчас все было по-другому. Триша отвела Коди к кровати и уложила. Прикрыла тонкой запачканной несмываемыми бурыми пятнами простыней и сказала, что скоро вернется. Глаза Коди, голубые, яркие, совсем не глаза наркомана во время ломки смотрели из-под простыни, которую сжимая в руках, она надвинула по самый нос. Почти не моргая. Трише стоило приложить усилие, чтобы оторваться от них. Но она это сделала.

Стоило ей положить руку на ручку двери, её снова остановили. На этот раз голосом.

-Не надо. Не уходи. – Тихо прошептала Коди. – Не зови их никого. Они убьют меня.

-Почему? Ты чем-то больна?

Коди замотала головой, сжавшись под одеялом. Потом снова посмотрела на Тришу. Глаза её разгорались все ярче, та могла поклясться, что сейчас исчезни лучи солнца, бьющие в окно, как глаза подруги стали освещать комнату. Они фосфоресцировали?

Триша подошла и села на край кровати. Коди откинула простыню. Дышала часто и неровно, груди вздымались и опускались, вздрагивая.

-Что с тобой? – Триша взяла руку подруги и крепко сжала её. Она, правда, не хотела, чтобы та умерла. Снова мысли полезли в голову и главная из них – «ведь я осталась, когда давно могла сбежать, вот только куда, снова идти на запад, украсть оружие и идти?»

Коди сжала пальцы Триши и открыла рот, потом снова закрыла.

-Что? – Спросила Три. Коди дышала совсем неровно, Триша чувствовала, как под тонкой кожей пульсирует её кровь.

«Там словно волны ходят!» - Подумала она.

-Что же с тобой?

-Ты мне поможешь? – Спросила Коди с надрывом и улыбнулась. От этой странной извиняющейся улыбки стало слегка не по себе Триш, уж очень плохо она шла к характеру той, которую она уже слегка изучила за эти дни.

-Я… помогу… - Медленно произнесла Триша. Коди села на кровати легко. Дрожь и пульсация в руке успокоились. Только теперь вся тело её напряглось. Пальцы Триш, мерившие пульс, теперь упирались в теплый металл.

-Как…

-Можешь лечь? – Таким же странным, слегка звенящим как бы от невыносимого напряжения голосом спросила Коди. И добавила, - не бойся!

Она положила обе руки на плечи подруги и уложила ту на кровать, поправила кофту, обнажая горло. Поднялась и, приподняв свою неизменную толстовку, прошептала звенящим как струна шепотом:

-Не шевелись.

Села на горло Триш. Что-то сжалось, и в горле у той застрял комок постепенно стягиваемой боли. Руки Коди легли на голову её и прижали к кровати. Она запрокинула подбородок вверх и застонала. Звук, который наполнил комнату, был похож на сцеживание воды рукой с мокрой тряпки в пустую банку. Плюс добавить туда еще размеренные хлюпающие звуки и немного попыток Триш сопротивляться. Вот и все.

«Снова попала», подумала она, пытаясь слабеющей рукой оторвать тело Коди от своей шеи, которую она уже почти не чувствовала. Рука становилась все невесомее, пока сильно заколов иголками не превратилась в конечность манекена. Шлепнув еще пару раз по натянутому, как пружина телу подруги, рука безвольно плюхнулась радом. Из глаз Триш выступили слезы. Коди посмотрела сверху вниз, скосив глаза и сжав её руками, поправила голову, что-то пробормотав. Губы у неё были плотно сжаты, в голубых ярких глазах застыл лед. Перед Триш плясали радужные зайчики смоченные кровью, они садились за ничего не чувствующее лицо и вспыхивали точками слишком яркого для глаз света. Так хотелось их закрыть, Триш засыпала.

Сказав надрывное – «а-а-а», Коди оторвалась промежностью от её шеи, и тут же положила на горло обе руки. Триш тяжело дышала, она все еще была в сознании. Голос Коди доносился до неё как сквозь толстую стену, если приложить к ней ухо с другой стороны.

-Не поворачивай… не дергай… голову больше… я тебе так сонную перекушу… в следующий раз…

Глаза Триш раскрылись широко-широко и очень удивленно, Коди наклонилась к ней, разглядывая лицо, потом посмотрела на свои руки.

Когда Три кое-как оклемалась, солнце уже зашло за шторку. Был почти полдень. Очень странно, что еще никто не пришел их проведать.

-В этот день у нас выходной, - сказала на ухо подруге Коди, - караван приходит сегодня, я тебе слегка соврала. В этот день я ищу еду. В первый раз я ела друга. Почти перестаралась. Обычно отвожу «на уколы» кого-то из раненых, если остальные спят. Или обхожусь холодильником.

-Холо… лодильником? – Пробормотала едва ворочающимся языком Триш. Коди кивнула и снова наклонившись, прошептала:

-Перебиваюсь, до следующего раза.

-Ты… мои мысли читаешь? – Спросила, сглатывая слюню, ну или, пытаясь это сделать Триш. Коди заглянула в её глаза и ответила:

-И так понятно, о чем ты думаешь, глядя на солнце?

Триш тихо кашляя, засмеялась. Коди сорвала с бедра кусок окровавленного бинта и стала перетягивать горло подруги.

-А с парнями… у тебя как? – Кашляя шептала Триша. Коди наклонила голову и произнесла:

-А что? Нормально у меня все с парнями. А вот настоятельнице это показывать не нужно. Хорошо, что у неё плохое зрение, и она не особо разглядывает, что там, у девочек между ног!

После смеялись уже обе, только Коди как-то грустно.

Они покинули церковь Святого Анатолия через два дня. Триша вскрыла самодельной отмычкой из каленой проволоки по очереди: кабинет настоятельницы, оружейную в пристройке, мастерскую и караулку. Коди не хотела уходить, она с таким трудом сюда попала, она сказала:

-Я тебе буду обузой, плюс – если я тебя буду есть…

Триша ответила:

-Тебе не придется МЕНЯ есть, знаешь, сколько еды ТАМ?

И махнула рукой в неопределенную сторону. Коди облизнулась, смотря в пространство. В животе у неё предательски заурчало.

Коди согласилась. Они ушли за два часа до захода через четвертый вход, если смотреть сверху по часовой. Ушли в слепой зоне караульной вышки. В сторону города, где раньше совсем крохой, по её словам, перебивалась как-то Коди, тогдашняя Тима.

-А когда ты была Линой? – Спросила Триша. – Совсем давно?

Коди кивнула и ответила:

-Очень давно, давнее, чем ты была Катей.

Триша остановилась и сжала плечо подруги. Та молча улыбалась. Но нужно было уходить. За воровство оружия и припасов везде одинаковое воздаяние.

Даже в церкви.

Охотник и Зверь.

Под Черной Луной, когда канонада вновь смолкла,

Тропинка Забытых вела, остался один лишь покой,

Туда, где сольются Водой, останки второго полка,

Чужое Небо и вздыбленная Земля, вставали грядой,

Ложилась Волна, хороня лес собой, и пыль поднимала,

Летящей молвой, по деревням и селам, легенда жила.

Он каждый раз заново проверял шанс свой на жизнь,

И шел тропой одной и мучительно древней, зачем и куда?

Дорога одна, в конце виден свет, и шепчет тот глас – откажись!

И старый затвор вновь съедает патрон у глубокого Звериного следа,

И снова в глуши раздается далекого прошлого звон – выстрел гремит,

В Лесу из утоптанных листьев бредет он один, гряда впереди его манит.

Заржавел механизм, снова клинит патрон, он прикладом их бьет,

И вновь как всегда отворяет врата или пасть та звериных судьба,

Она верит и ждет, этот миг настает,  и последний охотник тут сгинет,

И вновь сжирает механизм свой любимый патрон, ствол откроет глаза,

Грянет гром, боль вскричит и ударом металла зверя плоть разорвет,

И останется лишь запах – пороха, крови, тишины пустоты навсегда.

Глазами Кота.

Поверь мне, раньше тут носились поезда,

Теперь молчат и медленно ржавеют рельсы.

Они забудут стук колес, они забудут навсегда,

О поездах, лишь глухо катятся по шпалам стреляные гильзы.

И собирает кости смерть, и расцветает жизни новый мир.

Ряды людей будут редеть, другие твари тут устроят пир.

Когда-то вновь пойдут по рельсам уже другие поезда.

И вновь усядутся в них пассажиры, спеша в привычные дома.

Все повторится снова, и вновь после зимы придет весна.

Жизнь негасима, она, набухнув тишиной, оттает ото сна.

И обернется новым миром, уже другие чудеса и бесы,

Будут кружить людям ума, сердца порвутся, вновь война.

И снова мертвый мир – и вновь пустые города,

Замерзнут в алчности людской, века так быстротечны.

И жизнь сражается сама с собой, стремясь исчезнуть навсегда.

Не одолеть ей тут себя, века природы мертвой бесконечны.

Рудиментны

Давным-давно была война, одна… вторая… третья…

Чья-то иссечена спина, осколками ничейного фугаса.

Нес кто-то ордена, а кто-то ждал, ведь впереди борьба!

Далекая столь важная она, что не закрыть им никому глаза.

Осталась цифра восемь.

И вновь несут им ордена, и снова кто-то не дойдет до самого конца.

А на висках уж седина, и все забыли эти дни, грядет еще одна война.

Другие дети вновь пойдут на приступ сна, который не закончится уж никогда.

И мир вздохнет свободно, вот ведь праздник, умылся кровью и свежа весна.

Забыта чья-то осень.