вторник, 9 октября 2012 г.

Излучина у реки. После грозы. Софиона III.


Чарли МакГи
Изгнанник

Старая Карта.
Эта история произошла на самом деле, мир забрал всех, кто её помнил кроме меня, но во мне она живет до сих пор, стоит закрыть глаза, и я вновь ощущаю эти деревянные ступени босыми ногами, и рука скользит по старому безжизненному дереву. Я снова с братом ступаю по мертвой земле, уходя в туман и мы пробираемся по утонувшему в нем лесу.
Все так реально, словно случилось вчера. Память затерла старые слезы и унесла все в пропасть вечности, похоронив там навсегда. Осталось лишь затаенное желание прошлого, и позабытые чувства, но и они уйдут, когда спущусь в эту Бездну и я.

г.1, После грозы
Хизер
Я раскачивалась на люстре, пока брат перебирал шкаф. Книги летели на пол, шелестя древними пыльными страницами.
Я отталкиваюсь от потолка. Оборот, еще раз, приземляюсь ногами на потолок с другой стороны и отталкиваюсь снова. Люстра не выдерживает, и я в обнимку с ней лечу вниз.
Брат подходит и протягивает руку. Я вытягиваю свою и показываю на потолок. Он поднимает глаза и смотрит внимательно. Разворачивается и идет в кухню за стулом, приносит один и ставит как раз под сейфом, что я нашла.
-Сможешь открыть? – Его лицо напряжено, я улыбаюсь и киваю головой. Запрыгиваю на стул и, балансируя на трухлявом дереве, дотрагиваюсь до металла сейфа. Закрываю глаза и отрешаюсь от звуков мира, что исходят не из меня. Начинаю стучать языком, чувствую разницу в ухе и в пальцах. Оторвавшись от металла кручу влево до предела, вправо чуть-чуть, еще влево совсем капельку и снова вправо почти до предела. Со щелчком дверца открывается. Я достаю сверток и кидаю брату. За ним лежит пистолет в сухой и на ощупь хрупкой кожаной кобуре. Бросаю его и две обоймы брату. Тот ловит и, достав пистолет из кобуры, отходит к столу. Буквально за пару секунд он словно распадается сам на составляющие части у него в руках.
-Пернач, - говорит брат, - почти только с завода.
Я открываю пакет и достаю пачки купюр.
-Хрустят!
Выкидываю их и достаю оттуда же золотой крестик. У него очень длинная цепочка и два камня ближе к середине. Они горят ярко-красным светом. Примериваю. Кладу руку поверх креста на грудь и чувствую, как разливается тепло по телу. С ним что-то очень хорошее было связано, вот только с тех пор прошли годы и он побывал у многих в руках, теперь и я не могу сказать что именно, но все равно это чувствую.
-Нужно уходить, скоро придет стая. – Говорит мне брат и, побросав в сумку все, что нашли сегодня, мы покидаем этот безвестный, но оказавшийся очень гостеприимным дом.
Поселок молчит в ожидании скорого утра. Кругом такая милая разруха, утопающая в желтовато-бурой с частыми зелеными просветами растительности. Калитка скрипит на ветру, в следующую бурю наверняка отвалится совсем и улетит.  Тут часто бывают смерчи, в прошлом году северную часть поселка задел один из них, теперь там делать нечего. Содержимое десятков домов разметало по округе на многие километры.
Я щурюсь поднимающемуся солнцу, и провожу рукой по дереву забора, ловя занозы вперемешку с вспыхивающими и так же быстро затухающими кусочками его прошлой жизни. Этот забор никогда не красили, с тех пор как хозяйская рука забила сворованные откуда-то разнокалиберные доски в него, про забор сразу забыли все, кроме местных мальчишек. Но он помнит, что чуть дальше есть две доски, которые до сих пор болтаются на одном ржавом гвозде каждая и если потянуть на себя и чуть повернуть, то можно пролезть.
-Тут раньше был сад.
-Уходим, скорее! – Лицо брата по-прежнему напряжено. Мне слегка дискомфортно, когда он такой, но ничего не поделаешь, на его ответственности я и он сам. На моей – все остальное.

За окном гуляет буря, она, то приближается, срывая крыши с окрестных полупустых домов, то снова удаляется, разряжаясь раскатами грома у леса, тянущегося вдоль реки по холмам, перепрыгивая изрезавшие их овраги.
Лиза сидит передо мной, поджав ноги, и смотрит на огонь свечей, рядом валяются книги, жадно открытые на случайных страницах, это сегодняшняя добыча, те, что мы приносили сюда раньше стоят в шкафах вдоль стен.
Она не понимает, как я могу всякие безделушки любить больше чем книги. Я пытаюсь объяснить, хоть это и трудно.
-У каждой вещи своя история Лиза. Бывают веселые и грустные, простые и сложные, есть те, которые надо обязательно помнить и те, что лучше никогда больше не вспоминать.
-А у этого подсвечника? – Она протягивает мне кусочек меди, в форме двух дерущихся мишек в лесу, он весь залит расплавленным парафином. Видно часты тут перебои с генератором. Я верчу его в руках, закрыв глаза. Лиза, молча, смотрит на меня, даже сквозь прикрытые веки передо мной маячит её лицо, постепенно черты его меняются, волосы вьются и отрастают в длину, кожа бледнеет, на лице россыпью появляются крохотные веснушки. Я сжимаю губы, и Лиза видит, как в уголках моих глаз появляются сначала морщинки, а потом и слезы. Я тихо шепчу:
«Мама летела, в воздухе пахло пожаром-огнем, мама бежала, быстрым весенним ненастным ручьем. Мама вошла ко мне в комнату рядом уселась и нежно рукой провела по лицу. Тихо нагнулась, губами целуя, я встрепенулась-проснулась и тихо спросила:
-Мама, я сегодня умру?
Нежности много и слезы по маминым темным глазам. Пальцы наполнены нервами, словно иголками, словно босою ногою ступать по колючим ежам. Крови так мало осталось, она уже пролита вся. Воли засохла веточка та, что когда-то весною цвела. Пальцы сжимаются в мамин несчастный бессильный кулак, губы пытаются что-то мне тихо сказать.
-Мама, все так?»
Лиза смотрит на меня и тихо спрашивает:
-Все так?
Я молчу. Отец Лизы хозяйничает в этом городе, спасая его от судьбы остальных городов, лежащих в округе, все они давно уже призраки.
-Грустно. – Тихо произносит она и шелестит в полутьме страницами. Я из-под прикрытых век слышу говор внизу на первом этаже, пьяную тихую ленивую ругань и звон посуды, по лестнице стучат босые пятки, это Лена бежит сюда к нам, чтобы помешать.
-Нас заставят спуститься в подвал, - шепчу я и задуваю по очереди свечи. Лиза хватает все книги в охапку и тащит их к двери. Та открывается, на пороге уставшая за ночную смену официантка. В общем, «официантка» она лишь условно, у неё более широкие обязанности в этом доме.
-Сказали идти вниз, грядет настоящая буря, со смотровой видели два торнадо, прошли вдоль реки, как бы к нам не завернули! Быстрее!
Голос у неё звонкий и уставший одновременно, это нонсенс, так говорить может только она, я гадаю, сколько ей пришлось тренироваться, чтобы после суточной смены в её голосе было столько теплоты. Улыбаюсь ей в полутьме сидя верхом на Лизиных подушках. Ленка садится на пороге и, говоря «фух», прикладывается, наконец, спиной к косяку.
-Велено вас доставить, идете?
Дом Лизы три этажа в высоту и пять в глубину. Он особенный по многим критериям. Ну, хотя бы, потому что это не только дом их семьи, это еще и трактир, гостиница, бордель и фабрика. А еще оружейный склад, ремонтный цех и лаборатория Глена. Глен живет на минус пятом, насколько я знаю, он уже больше года не поднимался на поверхность, и не потому что не пускают, он сам не хочет. Зато у него всегда есть для нас работа, просто у нас практически никогда нет на неё времени. Пока есть что съесть сегодня и оставить еще на завтра. Впрочем, завтра другой день, следующая жизнь, можно не оставлять ничего. Хорошо, что эти мысли не слышит мой брат, он ненавидит именно это во мне больше всего, не понимая, что так все-таки легче и даже в чем-то вернее.
Этой ночью в доме гости, а может и послы, но не это главное. Самое важное, что сейчас занимает ум его владельца, Лизиного отца, Титуса, это наша встреча при возвращении с прогулки по окрестным разрушенным селам. Пройти куда-то действительно незаметно можем только мы с братом, если идет кто-то еще, легкая прогулка в десяток верст превращается в кровавую экспедицию с истреблением всего встреченного по пути. Хотя, в общем-то, места у нас довольно тихие, непогода регулярно подчищает окрестности от чужаков, как людей так и не только, а живность в таких условиях выживает в основном мелкая, и та, что умеет прятаться в землю. Другое дело земли за рекой, там идет нескончаемая война и фронт её слишком сложен, чтобы даже человеку с его природной хитростью и изворотливостью можно было просчитать все нюансы. Если только этот человек не решит подобно мелкой живности зарыться в землю, запечатав все выходы наружу. По тавернам бродит молва, что севернее так и поступили пару десятилетий назад, но проверять эти слухи никто не торопится. Титус сейчас внизу, в своем кабинете держит совет с братом и остальными и у них тот предмет, который я побоялась «прочесть», а дело было так.
Мы вышли из деревни на дорогу, извивающуюся по болотам подобно ползущей змее. Успели пройти несколько километров, когда показалось из-за поворота старое высохшее дерево. Какая же у него была крона при жизни, если сейчас оно напоминало гигантского ежа, притаившегося на дереве, подумала я. С каждым шагом, чувство неправильности нарастало, и я остановилась, выставив руку перед братом.
-Что-то заметила? – Спросил он, рванув из-за спины автомат, снял с предохранителя. Я указала на ствол дерева и произнесла:
-Слишком много веток. – Чуть наклонила голову, прислушиваясь к местности. В сгоревшем доме за километр отсюда стая лорков готовилась к надвигавшейся буре, болота в долине были полны жизнью, но чувства опасности я оттуда не чувствовала, нас не заметили еще. Дерево передо мной слегка пульсировало, впрочем, как и многие казавшиеся мертвыми на первый взгляд, корни у него живы и тщетно пытаются дать новые ростки. В таком состоянии полусмерти деревья могут существовать десятилетиями, а то и веками и это нормально. Правда, веток сухих, черных с подпалинами, действительно слишком много для старого дуба.
Брат закинул за спину автомат и достал пистолет, найденный в доме. Навинтил самодельный глушитель и всадил пулю в ветку, торчащую из ствола. Та дернулась и, перебирая менее крупными буроватыми отростками, сдвинулась на пару сантиметров левее. Снова замерла. Покачиваясь на крепчающем ветру, старый дуб еле слышно поскрипывал. Небо быстро темнело, надвигалась очередная гроза. Он рос на холме, с которого открывался изумительный вид на усыпанную болотами равнину и черный лес вдалеке.
-Тянет, заметил? – Спросила шепотом я и брат покачал головой. Ему тоже хотелось сеть под этим деревом и, расслабившись хоть на мгновение отдохнуть. У меня мелькнуло видение – человек садится и, запрокинув голову, смотрит на небо сквозь мертвые ветки могучего древа. Достает фляжку и делает пару глотков. Медленно и абсолютно беззвучно ветви дерева, передвигая отростками, сползают на него и постепенно высасывают всю кровь. Лицо человека дергается и распрямляется в улыбке, когда уходит жизнь. Он не замечает что происходит, может гипноз, а возможно – они подобно летучим мышам вампирам впрыскивают сильный наркотик во время кормления. Когда встает новое солнце другого дня, под деревом сидит скелет, из его объеденной до костяшек пальцев кисти руки, выпала фляжка, рядом на земле мокрое пятно. Из глазницы свисает листок. Со следующим порывом ветра улетает и он. Я мотнула головой, отгоняя видение.
- Даже не знаю, тянет совсем слегка, может место такое, может и эта гадость, что дерево облепила, заманивает, таким образом, жертву. Что будем делать?
Брат посмотрел по сторонам, убрал пистолет, не снимая с него глушитель; достал из-за голенища сапога нож и начертил на земле длинную стрелу, указывающую на одиноко стоящий дуб. Рядом написал – «СМЕРТЬ!», и, очистив нож от земли, убрал обратно.
-Смоет первым дождем, на завтра же ничего не будет видно, может выложить чем? Хотя, нет ничего такого поблизости.
Камни и вправду были редкостью в этих местах, если не считать строительных кирпичей.
-Я думаю, после грозы их здесь уже не будет, а на потолке какого-нибудь старого дома в деревне прибавится гнилых досок. – Ответил брат, посмотрев на меня улыбающимися благодарными глазами. Его лицо говорило – «все же спасибо тебе…»
В эту ночь лагерь разбили на вершине холма, откуда уже видать было лес, из-за которого иногда поднимался тонкий дымок. Я, дотрагиваясь до коры, проверила все деревья, соприкасавшиеся кроной с нашим. Весь холм порос вереском и кислотными побегами ваиа-кустарника, брат сказал с улыбкой, что это мой холм.
Я открыла глаза, разбуженная далеким шумом и странным мельтешением даже не мыслей – чувств. Со стороны реки по размытой дороге двигалась колонна машин. Ныряя в вязкие рытвины, они взревя мотором выбирались оттуда озлобленные и перепуганные, как и люди в них сидящие. Покрытые грязью и толстым налетом воспоминаний из агонии и боли, ощущаемым мной отсюда, эти такие знакомые и чужие одновременно монстры из прошлого искали подобно любому животному пред бурей – нору, чтобы укрыться.
Хорошо хоть не ветку, чтобы заночевать. Насколько я помнила – машины не умеют лазить по деревьям. Приподнявшись с развилки веток, я села, свесив ноги вниз. По-привычке проверила местность вокруг, найдя две быстро менявшихся тьмы – на востоке и на северо-западе. Брат, словно почувствовав мое напряжение, проснулся моментально. Вся крона шумела, перепуганная ветром, сквозь капюшон из прорезиненной ткани по голове били разбуженные, как и мы среди ночи мокрые нервные ветки.
Некогда выкрашенные в черные и зеленые цвета машины нашли, наконец, относительно сухое место; разворачиваясь в замкнутый круг, они глушили свой надрывный вой и замирали, придавленные общим для всей природы давлением с неба. Целиком черный с красноватыми подпалинами и отсюда заметными вмятинами на боках автомобиль, внезапно взревев вожаком, выпрыгнул на самый центр круга, высыпав из себя крохотных суетливых муравьев. Люди знали о грядущей буре, но все ли они видели?
-Там, - я ткнула пальцем в сторону темнеющего горизонта, - что-то темное грядет. – Брат смотрел туда несколько секунд, потом шумно вздохнул и стал готовить ветви дерева к «обороне». На его лице было написано – ну грядет и грядет, я-то что поделаю. Первым делом он проверил прочность веток, затем – ремни нас страхующие. Вообще, если гроза перейдет в бурю и снова от небес к земле потянутся хоботки стихии, её регулярно опыляющие, это нам не поможет. Но нижние ветви дерева всегда безопаснее земли, тебя не видно ни снизу, ни сверху, главное чтобы не делить свой уют с неприятными соседями. Сейчас все живое, обитавшее до этого в ядовитых колючих кустарниках вдоль дороги и траве, перебиралось повыше, но вроде ничего опасного среди этой живности не было.
Заурчало голодное небо и в стекла моего бинокля, прикрытого блендой, снайперски попала первая капля дождя. Суета сходила на нет в лагере из жавшихся друг к дружке бронированных ЗИЛов и УАЗиков.  Люди, прибывшие явно издалека, растянули стальные тросы от машин до ближайших деревьев и утопавших в болотистой почве по обеим сторонам дороги огромных коряг. Выставив часовых, превратили центр лагеря в ремонтную мастерскую для черного «вожака» с бардовыми подпалинами, оказавшимися пятнами засохшей грязи и крови.
-Они почти живые, когда двигаются, - шепнула брату, - я думала – будут медленными и неповоротливыми как караваны Титуса.
Еще маленькими мы с братом перелопатили кучу литературы, книг и журналов, ища чертежи и статьи, правда искал и интересовался в основном он, а находила для него я. В результате мое знакомство с внутренним устройством автомобиля состоялось в раннем детстве, но вживую увидела их только сейчас! В руках моментально очутилось рулевое колесо, нога легла на педаль газа и, повернувшись к отдающему приказы по рации человеку в защитном костюме, я блаженно улыбнулась. Вся последовательность действий всплыла из глубин детской памяти легко; сцепление и рассерженный зверь припадает на свои резиновые упругие и такие тугие, готовые к прыжку вперед лапы. Медленно двигается вперед. А захочу – и рванет так, что не угонишься! Дрожь, вибрации от руля по рукам проникают в тело, заставляя сердце биться им вслед, я словно сливаюсь с этим искусственно созданным существом, приспосабливаясь и перетекая в него. Мне так хорошо…
А потом на горизонте возникла тьма. Черное пятно, которое росло с невероятной скоростью, за секунду вымахав до грозового облака. Что-то пронеслось ко мне оттуда и ударило в голову, прилипнув как черная клякса к моему нутру. Я закричала и не услышала своего голоса. Дернулась и почувствовала, что не могу открыть рот. Когда открыла глаза, ладонь брата мне зажимала губы. Медленно приходя в себя, я чувствовала как холодно и мокро вокруг. Весь мир словно стал вдруг чужим и отдаленно противным, а не тем переменчивым интересным и таинственным как раньше.
Потом сквозь глухоту и шум от крови в ушах я услышала отдаленную стрельбу. Тьма стала реальностью, небеса спустились к земле. В странном сухом воздухе носились искры, прилипая к волосам и щелкая в каплях воды на капюшоне.
-Торнадо? – Спросила спросонья в каком-то забытье и оторванности от реальности я, сама уже зная, что это не так.
-Нет, - ответил брат. – Хизер ты сможешь закрыть нас обоих от этого?
Я кивнула. Черный ветер, вращавшийся столбом, распался на тысячи мелких созданий, двигающихся в абсолютном хаосе, роясь вокруг набухавшей тьмы, чтобы через мгновение вновь слиться в едином порыве, кружиться и летать по спирали, а затем снова смешаться в очередной хаос траекторий. Сквозь это мельтешение и треск беззвучных молний в черном бурлящем облаке что-то двигалось. Очень большое, если не сказать огромное; временами проступали контуры существ, а может и одного огромного чудовища. Грома не было, был треск и грохот автоматных очередей, и трассирующие огни Святого Эльма срывавшиеся с раскаленных стволов и улетавшие в сторону грядущего по болотам Роя.
-Как думаешь, что это? – тихо спросил меня на ухо брат.
-Смерть, - ответила я.
Стихия существ ударила по машинам, приподнимая их и волоча по рыхлому грунту. Один из автомобилей вообще встал торчком, увязнув в луже, другой перевернулся, стекла вылетели, и очереди одна за другой смолкли. Чтобы возобновиться из еще целых укрепленных машин лагеря вновь через мгновение.
«Перезарядили – огонь! Перезарядка и снова огонь!» Где-то глубоко во мне билось стремление стрелять, стрелять, пока можно, пальцы сжимались, ловя не существующий курок. Я пыталась не искать их мысли, тех, что сейчас умирали там внутри. И не искала, они сами меня находили. Они ничего не могли поделать, с собой и с тем, что их убивало. Только стрелять, вот и все! Я словно все еще сидела там, во сне, рядом с человеком в защитном костюме с рацией в левой и рукояткой автомата в правой руке; а не на ветках дерева обнимая брата и закрывая его и себя от внимания столь близкой тьмы.

Рой разделился на две струи, словно извивающиеся руки, они не давали оставшимся машинам вырваться из этой мглы. В которой по-прежнему к месту побоища шли странные темные исполины. Похожие на свинку, живущую в пристройке у Старушки Ведьмы, только больше в тысячу раз. Их огромные тела висели высоко в небе, двигаясь на своих тонких, паучьих ногах, шаг за шагом, эти махины неумолимо приближались к ревущему визгу и пулеметному грохоту, то смолкавшему, то надрывно завывающему вновь. Уже было не понять, где стучат пулеметы, а где бьются об искореженные металлические броневые пластины тысячи визжащих существ. Как стая пираний, напав в воде на свою жертву, обгладывает её за считанные минуты до окровавленных костей, которые уже через час обмоют воды и они заблестят. Как туча саранчи, упав на посевы, превращает растительность в пустыню, так и они раздирали своим напором металл, стремясь добраться до зажатых в нем людей.
Стрельба окончательно смолкла внезапно. Одно из существ размеренно вышагивая, подобралось вплотную и наступило своей длиннющей конечностью на залитый кровью автомобиль. Странная лапа ушла в грунт, и волна побежала по ней вверх, к туловищу, покачивающемуся на доброй сотне метров над землей.
-Это щупальца?
-Наверное, как рот использует, - ответила я, все еще сжимая брата в объятьях и закрывая от мира и «од» всех тех, кто и что в нем обитает. Нас ни одна живая тварь сейчас не могла обнаружить, ни по запаху, ни на слух, ни глазами или чем бы то ни было еще. Даже совокупностью всех чувств, их объединением с чем-то древним, с тем неимоверным опытом, который у любой твари таится в генах, с тем явлением, про которое люди говорят «интуиция».
Брат отвернулся, все еще сжимая в руках автомат, закрыл глаза. Наверное, уснул. Я еще крепче прижалась к нему, смотря в сторону шагавшего Роя. Я не могла пока спать, но уже не видела всего опустошенными глазами.

Только что небо было черным от неисчислимых роящихся монстров, теперь по нему опять только неслись серые облака. В той стороне куда ушел Рой, били в землю молнии, сотнями в минуту, небо там было черным настолько, что когда очередная вспышка озаряла небеса Той Стороны, становилось больно глазам. До восхода солнца оставалось еще долгих два часа.
Вдалеке на востоке лежали руины города. Среди обгоревших и усыпанных радиоактивной бетонной крошкой зданий нам нечего было ловить, кроме Рад. Солнце поднималось именно оттуда, красное, как вареный речной рак, длиною в ногу взрослого человека. Над городом ходили свои, особенные смерчики из пыли, и висело летнее марево. Когда придет зима, его укроет снег, потом он растает, чтобы на следующий год выпасть заново. Но никто его не растопит, проверив дозиметром, чтобы вскипятить чай или сварить суп. Это мертвый город. Подобно остальным. Как и все города, про которые слышала, или видела своими собственными глазами. Они все умерли. Давно. И в один день. Так умирали по сказкам люди, прожив долгую и счастливую жизнь.
Я открывала глаза постепенно, щурясь от ярко-красного диска. Руками все еще сжимала голову брата, чувствуя нутром по привычке всю местность вокруг.
Никого.
Рой, пройдя тут ночью, съел мимоходом все живое, а до чего он не успел добраться – разбежалось, и вернется нескоро.
У нас есть в запасе больше суток. Брат проснулся моментально, и наскоро проверив свое оружие, протянул мне найденный в тайнике сельском пернач. Мы не завтракали как обычно, наверное, любой на нашем месте поступил так же.
По дороге вниз идущей со склона поросшего бурьяном и колючими кустами, прозванными в народе за свой странный вид «кактус-травой»,  до уничтоженного лагеря было всего ничего. Но, несмотря на мои уверения, что ничего живого поблизости нет, брат шел осторожно, еле заметно смотря по сторонам, почти не вертя головой, он в то же время был готов в любую секунду прыгнуть в сторону, сбив с ног и меня.
Его напружиненность меня забавляет, я улыбаюсь еле заметно. Брат замечает и улыбается тоже. Напряжение падает, мы подходим к лежащей в засохшей грязи машине. Из разбитого стекла на нас смотрит лицо человека. Наверное, все же когда-то человека. Теперь оно напоминает кровавую маску, вывернутую наизнанку. В нем длинные и глубокие борозды, но мух нет. Видимо даже их разогнала вчерашняя гроза, а может они тоже испугались Роя. Брат медленно, небольшими шагами подходит к выбитому стеклу и, просунув туда ствол автомата, дотрагивается до лица, голова заваливается набок. Человек не кричит от боли – он мертв. Брат переводит взгляд на приборную панель и быстрым движением достает оттуда окровавленный пистолет, кидает мне.
«Зачем мне еще один?»
Он показывает в сторону второго авто. Я киваю и иду туда. Но я же знаю – тут нет жизни! Даже насекомых нет. По пути размышляю – почему они не съели, или не прихватили с собой водителя.
Передо мной перевернутый автомобиль, до днища ушедший в глубокую лужу у дороги. Обрывок крепежного фала идет оттуда и заканчивается у моих ног. Колеса словно оплавлены. Добраться до кабины невозможно, если не нырять, конечно.
Брат уже в центре лагеря. Медленно открывается дверь и оттуда вываливается серая с коричневыми подпалинами мохнатая тварь. Делая бочки по засохшей грязи, пытается подняться. Брать короткими очередями всаживает в неё половину магазина. Бочки прекращаются, желтая жижа размягчает грязь, земля все стерпит.
«Нет жизни?», я чувствую вопрос брата, но он молчит, продолжая исследовать лагерь. Улыбаюсь у него внутри и развожу руками, мол «эта тварь не то, что не думала, даже не умела этого делать, скорее всего, части роя сами по себе не отдельные особи даже…»
Я рассматриваю это существо. Мордой напоминает бабочку, если ту увеличить в тысячу раз. Вообще бабочки жутковатые создания, какому из богов понадобились такие шутки?
То, что раздается дальше, смущает меня еще сильнее. Это стон, вполне человечески стон.
«Нет жизни да?»
У человека, прислонившегося спиной к залитой кровью машине, живот словно взорвался, и все внутренности оказались снаружи и некоторые очень далеко, но он еще жив. Я открываю рюкзак и, вынув контейнер со шприцами бегу к брату. Тот стоит, закинув на плечо автомат, и смотрит на меня. Человеку уже ничем не поможешь, но я пытаюсь. Лечить я не обучена, но укол морфия делаю. Когда я достаю бинты и пытаюсь засунуть обратно его кишки, мужчина открывает глаза. На его лице, под подбородком огромная рана, как от удара клювом, видна кость, кусок мяса вырван напрочь. Он пытается говорить, но сначала из горла вырывается хрип пополам с бульканьем, он пробует дышать глубоко и ничего не получается.
-Сколько он еще потянет? – Задает не нужный сейчас вопрос брат. Я, вытянув за спиной руку, показываю палец, потом два пальца.
На моем обреченном пациенте защитный костюм серо-металлического цвета, голова выбрита наголо, кусок уха отсутствует. Изо рта человека течет кровь. Я зачем-то пытаюсь её бинтом стереть. Рядом валяется булл-пап, вроде Гроза какой-то из модификаций. Магазина в оружии нет. Видимо не успел перезарядить.
Брат притаскивает один из раскиданных повсюду пустых контейнеров, пахнущих керосином, и садится. Я снова пингую брата улыбкой, на этот раз вялой и спрашиваю – «у них двигатели на керосине?» Но брат о чем-то напряженно размышляет и слишком занят этим, чтобы отвечать.
Мой пациент очнулся. В глазах сквозь муть проступают первые мысли. Я ловлю крики и вой и стрельбу, и запах горелого. Снова пытаюсь от этого закрыться. Он открывает рот, с задержкой чеки гранаты шепчет:
-Пить…
Я, усевшись прям в сухую грязь перед ним, зажимаю между ног рюкзак и достаю оттуда пластиковую бутылку с фильтрованной дождевой водой, «чистого сбора», такие дожди идут раз в месяц. Придерживая голову, даю ему сделать глоток. Он хочет еще и еще, но при таких ранах это только ускорит исход. На силу отрываю бутылку из его ослабевших рук, надеясь что в водовороте, в котором сейчас пребывает его сознание, он поймет, что мне не воды жалко, а просто… просто, ну мой брат хочет поговорить с ним, прежде чем он умрет.
Бритоголовый в броне костюме шарит рукой по земле надеясь отыскать там свое оружие, потом что-то щелкает в его голове, щелкает слишком громко, чтобы, даже закрывшись, я не услышала это, и окончательно придя в себя, он смотрит на нас. Руки его теперь безвольно повисли, как плети, мне кажется, он весь остаток своих сил собрал в этом взгляде. Он начинает говорить первый.
-Вы… не наша подмога…
Я киваю головой, брат смотрит внимательно на его лицо, но почему-то молчит.
-Никто…
Человек присматривается куда-то вдаль, потом расслабляется всем телом, мне на секунду начинает казаться, что он умер, но прикоснувшись мысленно, снова закрываюсь. В его голове по-прежнему все стреляет, кричит, болит, бьется и взрывается вспышками кроваво-красного цвета. Он снова открывает глаза и смотрит на нас, по его горлу гуляет ком, он хочет проглотить, но не может. Я подношу бутылку и даю ему напиться на этот раз вволю.
-Мы не ваша спасательная группа, что здесь произошло и откуда вы? – спокойно медленно громко и четко произносит брат.
Умирающий думает. Я чувствую, как вихрь в его голове замедляется, но силы не равны, скоро всю его личность унесет окончательно, он слишком много сил сейчас тратит на сопротивление этому вращающемуся торнадо из образов недавнего прошлого. В них проносятся и более ранние, но они где-то там, в глубине, в центре шторма из вспышек пламени, отдачи раскаленного металла и тянущихся пастей. Крылья, море крыльев и что-то огромное и жуткое за ними! Я снова, теперь уже окончательно закрываюсь от него, все это я и так прекрасно видела.
-Хизер, у тебя есть пара кубиков адреналина? – Спрашивает спокойно мой брат. Я моргаю, потом киваю. – Верни его в форму, хоть на пару минут, я хочу поговорить.
Лицо брата теперь как у взрослого, мне это не нравится, и вообще все не нравится. Но я машинально дергаю шприц и делаю все необходимые действия. Так же машинально.
Кровь приливает к лицу бритоголового и лицо, дернувшись, кривится. Он часто моргает, теперь почти с интересом рассматривая тех, кто перед ним: девочку-подростка и паренька неопределенного возраста. Брат повторяет свои вопросы. Лицо военного, (наверное, он все же военный) дрожит, по нему текут капли ледяного пота, глаза слегка гуляют, но голос становится громким и таким же резко металлическим, каким наверняка он был раньше. Сбивчиво, хоть и громко он рассказывает нам про экспедицию, возвращавшуюся в Москву.
Москва – Город Легенда. Это все практически, что я о ней знаю. Кто-то говорит, что она полностью уничтожена и там огромный кратер на месте города. Другие утверждают, что скоро её отстроят заново, и дословно – «Страна восстанет из пепла!»
Причем все они не врут специально, я бы почувствовала это. Но никто не говорит со своих слов, все с чужих, щедро разбавляя мифы собственными фантазиями. Из чего я заключаю, что Москву в глаза не видел никто, и брат со мной солидарен.
От лица бритоголового снова отливает кровь, оно бледнеет, бинты все теперь одна сплошная кровавая масса, сердце, разогнавшись, выплеснуло всю кровь из организма. Человека бьют конвульсии, голос сбивается, он, глотая слова, требует, почти кричит, тыча пальцем в сторону перевернутого автомобиля. Пытается встать и заваливается на бок. Мне не надо щупать, я знаю – пульса нет. Поворачиваюсь к брату и спрашиваю:
-Ты доволен? Зачем это надо было?!
Брат снова думает. Вскакивает и идет к автомобилю. Поворачивается ко мне:
-Он хотел, чтобы мы забрали журнал и доставили его в Москву. «Мы сгинули, хоть не напрасно!» Я нырну, ты покарауль местность! – Кидает мне автомат. Раздевается до пояса, я кидаю ему дозиметр. Проверяет воду, похожую на грязь и, не скривив лицо, уходит в омут. Дверь автомобиля открывается под водой, поднимаются пузырьки и со скрежетом автомобиль кренится на бок, еще глубже уходя в трясину.
Я смотрю на солнце, закинув на плечо автомат, пытаюсь прощупать местность и снова ничего не нахожу. В чем дело? Может это из-за вчерашней грозы или прошедшего тут Роя я временно перестала чувствовать местность? Наверное, меня тогда оглушило, если не контузило.
Над водой появляются сначала глаза, а потом все лицо моего брата. Смотрят эти глаза так холодно на меня, словно чужие. Он выходит из грязи, держа в одной руке сумку, из которой льется вода, а в другой огромную пиявку. Та бьется в его руке. Брат сжимает ладонь, отправляя пиявку в пиявочный рай. На груди в него в районе солнечного сплетения два кровавых полукруга, из них смешиваясь с грязью, тонкими струйками течет кровь.
-Тут точно нет жизни. – Говорит мне брат, и, выкинув пиявку обратно в воду, раскрывает сумку. Я вожу по телу брата дозиметром, достаю уже третий шприц за сегодня, на этот раз с антибиотиком и вкалываю ему в руку. На самом деле это не очень нужно, брат здоров как бык. Но теперь меня никто не упрекнет, что я не сделала все что могла.
Мы разбиваем лагерь в двух километрах от места боя, так, чтобы вернись рой, мы его сразу заметили. Теперь Константин, мой брат, не доверяет моему чутью жизни, я и сама ему временно не верю. Спать будем по очереди с караулами, а потом как можно скорее пойдем в Дом Тито. По пути посетив Свалку.
В сумке, которую брат вытащил из утонувшего авто, не было ничего похожего на журнал. Зато там был укороченный калашников, связка шприцов с мутноватым содержимым, металлический контейнер, остатки какой-то еды, слегка ржавая не вскрытая консервная банка и две гранаты.
Я верчу контейнер в руках. Брат разбирает автомат и слегка разочарованно сваливает его детали в нашу, чистую сумку. Там же лежит гроза, винторез с погнутым прикладом, несколько полупустых обойм и пистолетов. Все остальное мы оставили там, на месте. На западе громыхают молнии, скоро снова будет гроза и скорее всего намного сильнее предыдущей. Вряд ли кто-то посетит место бойни раньше, чем ребята Тито.
-Можешь прочесть историю этих вещей? – Спрашивает брат. Я с разочарованным видом качаю головой и выдаю первое пришедшее на ум объяснение.
-Меня контузил Рой. Не знаю как, но знаю что сильно. Возможно надолго.
-Понятно, - говорит брат и ложится спать первым, самолично сняв с предохранителя мой автомат.

Я спускаюсь вниз по ступеням деревянным, ведя за собой Лизу. Она держит мою руку, другой изо всех сил прижимает к груди огромную стопку старых книг. Мы проходим мимо лакированных коричневых часов. Они все еще идут. Впрочем, остановись они, их два здоровенных амбала, выполняющих целую плеяду ролей, от вышибал до носильщиков, потащат вниз, а Глен что угодно сможет заставить работать. Маятник качается так медленно, отмеривая секунды этой уютной жизни. Его никто не слышит кроме меня, воздух переполнен криками и хохотом. На этом этаже вдоль стен расставлены аварийные столы с толстыми деревянными столешницами. Свободный центр огромного зала с очень низким потолком оставлен для барной стойки и кухонного закутка. Там, за стоящими рядом газовой и электрической плиткой спрятан люк, ведущий к винтовой лестнице, по которой можно подняться на крышу и пройдя по навесному мосту над воротами в город, еще по одной лестнице поднявшись вверх, оказаться в смотровой башне. Я это знаю, хоть никогда и не ходила этим путем туда. У нас с братом всегда были свои пути попасть туда, куда мы хотели, когда еще жили тут детьми.
Мимо проносится бутылка и разбивается об крюк, ввинченный в стену. Раздаются вопли и веселый пьяный смех с особенным, «добрым» матом. Они попали! Я смотрю в ту сторону, откуда она прилетела. За столом раздвинув стулья в полукруг, сидят три человека с горящими глазами на небритых лицах, покрытых шрамами. Их автоматы стоят особняком в прихожей, я отсюда вижу, как бережно их ставил там Ян.
Этим – можно. Даже в чужом доме, даже в ту ночь, когда в доме гости. И они это знают и веселятся.
Повар моет посуду, меланхолично смотря на разбросанное по доскам пола стекло. К осколкам подходит Марья и, нагнувшись, собирает их в совок. На троицу так же весело смотрит охрана. Скоро будет драка. Но вышибалы не в счет, они не для таких случаев. Не для этих людей, они тоже все это прекрасно понимают и молча, пьют свое пойло о чем-то бурча в углу. О чем? Пока я иду через зал, смотря в ту сторону, до меня начинают доноситься отдельные слова. Стоит их расслышать, как вся беседы всплывает, словно тело из темного омута с черной водой того, что я не знаю. Датч, более рослый рассказывает Егору, более низкому и коренастому парню, с копной русых промасленных волос как третьего дня во время смерча в соседнем поселке видели в столбе вращающегося воздуха что-то неимоверно жуткое. Передо мной мелькает образ состоящий целиком из тьмы спустившегося с неба облака несущего в себе всевозможный мусор, и вот в этой бурлящей мгле проносятся огромные щупальца, и искажается в предсмертной агонии неимоверная пасть с тонкими иглами зубов и множеством желтых пустых глаз. Значит, Датч тоже это видел, но рассказывает как бы с чужих слов, думая, что друг ему не поверит. А может и видел только он, и нет у него свидетелей. Впрочем, теперь есть – я. Он думает, что смерч, идя сквозь болотистый лес, вместе со стволами вековых деревьев прихватил в каком-то омуте и «это». Передо мной проносится видение опять, черная непонятная масса, раскинувшая свои конечности на многие сотни метров, то появляющаяся, то снова исчезающая в этой быстро вращающейся мгле и танцующие вокруг неё щепки – вырванные с корнем стволы деревьев. Я открываю дверь и иду по коридору, впереди маячит свет единственной лампочки, спускаюсь по ступеням вниз и открываю еще одну дверь, она скрипит в надежде, что когда-нибудь кто-то задетый этим звуком все-таки смажет её. У этой двери это желание составляет весь смысл существования. Я аккуратно прикрываю её и подхожу по лежащим на полу старинным коврам к столу, за которым сгрудились люди, и один из них – мой брат.

-Ты слышал, про мертвых людей? Пустые оболочки, которые уже никогда не станут снова полными. Оставшиеся в своих воспоминаниях. Зомби.
-Зомби, - переспросил брат.
-Да зомби. Они уже не могут жить, ведь мертвы. – Титус посмотрел в окно. – Они любят смотреть на капли дождя в бурю и плакать, когда этого никто не увидит.
-Плакать, - улыбнулся брат.
-Ага. Нежить. Вроде как еще двигаются, но не хотят думать о настоящем. Целиком в прошлом остались. И теперь пытаются перекинуть туда мост, чтобы вернуться. Твой отец был одним из них.
-А, понятно, а я думал, это ты вдруг поплакаться решил.
Титус улыбнулся, достал сигарету и, щелкая старой бензиновой зажигалкой, закурил. Посмотрел на кончик плохо разгоравшейся сигареты.
-Мокрая… Завтра утром буря утихнет, я это знаю. Соберу всех и вооружу. И оставлю здесь. – Он помолчал, куря у дрожащего окна, передо мной вспыхнул образ разлетающихся стекол, они пробивают его старую высохшую кожу, под которой, наверное, никогда не было мяса и застревают в костях. – Не нравится мне это небо, кто его знает, что в такую погоду там летает. Все останутся в Доме, и будут развлекать наших гостей, окопавшись на случай завтрашней войны с ними же. Я соберу самых надежных людей и как только буря пойдет на убыль заберу там все под чистую. Чтобы никому не досталось! – Он ткнул пальцем в брата и улыбнулся. – Вы с сестрой молодцы, что так быстро в непогоду добрались сюда, и главное потянуло вас ко мне, а не на свою Свалку! Это Куш, и вам тоже причитается! – Его рука сжимается в кулак, сминая сигарету.
«Отойди от окна», сказала я внутри у Тито и улыбнулась. Он посмотрел мне в глаза со слегка изменившимся лицом, и сделала шаг назад. «Еще, еще, пожалуйста!» В окно ударила тяжелая ветка и двойное витринное стекло треснуло. Ветка исчезла в темноте, по стеклу катились гигантские капли дождя. Проползла жирная секунда, и теперь уже целый ствол расколов бронированные стекла влетел в комнату, оставив мелко-мелко растрескавшееся стекло свисать на защитной пленке. Сбил кресло, превратил в щепки ножку стола и застрял в оконной раме, покачиваясь немного. Заскрипел натужно, наверное, вместо приветствия нам всем. С ярко-зеленой листвы на ковер стекала вода, в ветках что-то билось. Затихло. Маленькая скользкая много суставчатая лапка вытянулась, прям как щупальце, пытаясь нащупать ковер. Все кроме меня рванули оружие одновременно и комната наполнилась грохотом. Сказав «кругхе-кха» на ковер выкатилось изувеченное тело летучей мыши с удлиненной мордочкой.
-Негостеприимно, однако, - заметил Михаил, можно сказать правая рука Титуса. Он почти с жалостью посмотрел на кровавые ошметки на теперь уже испорченном ковре и улыбнулся. Его руки в это время привычно вытряхнули в ладонь гильзы из револьвера.

-Что это вдруг он стал о моем отце? – Спросил меня брат, когда мы спускались на минус четвертый этаж в мастерские Глена.
-Хотел сказать, что ты не такой как он, - ответила я.
-Да неужели. Я должен радоваться?
-В смысле – ты думаешь о настоящем, крутишься, пытаешься чего-то добиться. Короче ты ему подходишь в деловые партнеры. – Сказала я, открывая еще одну дверь под крохотной мутноватой лампочкой, в почти таком же коридоре, что вел из таверны в кабинет Титуса.
Вдоль стен в очень длинной и немного заворачивающей в самом конце вправо комнаты стояли стеллажи, шкафы с инструментами, верстаки; все помещение было перегородками разделено на две части, в дальней от входа располагалась химическая лаборатория и мини оранжерея. Основной павильон оранжереи был устроен на поверхности и освещался естественным светом, тут же росло то, что не желательно было показывать нашим «конкурентам» из еще живых окрестных городов и с Завода.
Судя по тому, что в оранжереи ультрафиолетовые лампы горели не все, там сейчас был Глен, из-за своего отшельничества он очень плохо переносил ультрафиолет. А возможно не только поэтому.
-Еще он говорил про отца, что тот застрял в паутине религий.
-Ты в это веришь?
-У религий одна путина на всех и когда там застревает очередная жертва, то появляются разные паучки и делят добычу, так он говорил. Я ни во что не верю, просто иногда хочу знать.
-Ты не веришь Титусу?
-Я доверяю его желанию укреплять всеми силами свой Дом. Только вот теперь это уже не наш дом, а ты как считаешь Хизер? Он был другом моего отца или просто, как и другие использовал его?
-Я думаю быть другом и использовать это почти одно и то же. Вопрос, для чего он использовал и когда.
-Грустно. Что ты так считаешь.
-Наверно настроение такое. В другой момент считала бы иначе.
-Понятно.
Брат высыпал на стол детали автомата из сумки, рядом аккуратно разложил все остальное.
-Ведь если ты учишься у человека, ты его тоже используешь. – Наверное, все же попыталась оправдаться я.
-Да я понял уже. – Он достал из ящика лупу и внимательно теперь рассматривал каждую деталь. – Тут нет серийников, странно и следов заделки нет. Вообще все можно подогнать под единый критерий и оправдать перед кем угодно, было бы желание и мозги. Другое дело – нужно ли так извращаться. Дружба – это дружба и ничто иначе.


г.2, Софиона III
Кен
Хомура Кеншин любил смотреть с орбиты на загубленный мир. А еще он никогда не считал последнюю Софиону поводом для ностальгии. У каждого корабля свой особенный запах и свое особенное очарование, даже у тех, что постоянно ломаются. У каждого своя душа. Душа Софионы III сильно отличалась от душ её предшественниц. К тому же они различались внешне и по конструкции. У Софионы монолитный корпус, Софиона II была катамараном. Корпус Софионы III – тримаран. Средний корпус жилой, а по бокам – силовые установки, в том числе и двигатели вертикального взлета-посадки. В отличие от Софионы, или «коробочки», как её называли – третья может садиться и взлетать с планет земного типа целиком, её орбитальный модуль является одновременно и посадочным, в чем-то она напоминает шатл, к тому же – заметно больше первой. С орбиты Земля теперь не та, что раньше, местами ржавая, как полынь в степи, сгоревшая под солнцем и все-таки она все еще красивая.
Ведь кроме Земли, человек так и не успел стать «своим» ни на какой иной планете. Жаль, что Земля после третьей мировой окончательно пропиталась радиоактивной «человечностью», очень жаль.
-Ну, уж нет! – Категорично заявила Марико Рей. – Это ХОРОШО, что человек никуда не выбрался с Земли. Другим формам жизни в галактике – куда приятнее, что до них не дотянулась костлявой лапой Человечность.
И тут же словно как по волшебству изменив свое мнение на противоположное, сестра заныла.
-Ну почему? Почему люди не колонизировали, к примеру, скажем – Марс? Отличная планета, пусть там холодно и слишком много углекислоты, пусть низкое атмосферное давление – терраформинг можно было провести за каких-то лет двадцать и... зацвели бы цветы, поля, луга, живая ЗЕЛЕНАЯ природа! Была бы резервная Земля за номером два, маленькая Земля. Ведь это не сестра-близнец нашей планеты Венера, на которой из-за сраного парникового эффекта пятьсот по Цельсию и жарче, чем на Меркурии! Ведь было же окно в полсотни лет и можно было... не закончить все этим!
Она заплакала.
-Все думали только о том, как прожечь жизнь, повеселиться и сколотить еще один миллион-миллиард долларов, Америка закрыла свою комическую программу и открыла её вновь лишь, когда поняла, что не догонит Россию, Китай и Японию. Была бы у нас запасная Земля, на которую можно было бы как-то свалить с этой растреклятой земной орбиты! Настоящий новый мир с чем-то радостным и зеленым, не радиоактивным, где можно рожать не двухголовых и одноглазых детей!
Тут у сестры началась истерика.
-Та, старая Земля, отдай! Земля!!! А не это коричневое выжженное не пойми что цвета детской неожиданности! И вообще – я родилась или слишком поздно или слишком рано. Вот почему все как назло?!
Кен не отвечал, он просто прикидывался спящим. К тому же он знал – сестра ждет совсем не его ответа, а его внимания.
-Алиса! – Закричала Марико.
-Да? – Ответил корабль. – Мне рассчитать возможности терраформинга в сегодняшних условиях?
-Это бессмысленно.
-Как и все мечты. – Развела руками Алиса ИИ. – Но они же приносят радость. Так рассчитать?
-Не надо. – Вытирая слезы, ответила сестра. – Это просто у меня бывают иногда приступы, временами.
-Как месячные? – Совершенно бесстрастно спросила Алиса.
-Да, как месячные, твою мать! – Взорвалась Мари.
-Гаечка. – Примирительно прошептала Алиса. – Может  быть, ты вернешься в двигательный отсек и закончишь то, что начала. А то там все раскурочено, я чувствую себя девочкой на операционном столе, которую вскрыли и пошли отмечать Рождество.
-Я тебе не гаечка!!
-Прости.  Пытаюсь использовать метафоры, иронизировать, сравнивать, находит какие-то параллели настоящего с прошлым, а не только лишь сухо прогнозировать ваше будущее. Как-то почеловечнее. Вот брат твой совсем с тобой общаться не хочет.
-Ты думаешь, мой приступ затянулся? – В ужасе прошептала Рей, становясь похожей на замкнутую одинокую куклу. – Не понимаю, я могу без них – но ведь иначе... совсем... грустно и холодно... Арису, может мне пока обойтись без приступов Асуки?
-Я думаю, как цундере ты разряжаешь иногда обстановку, но чаще лишь нервируешь всех и злишь. Однако если учесть, что под «всеми» я подразумеваю твоего брата – я... даже не знаю, что тебе посоветовать,
-И так. Что мы имеем. – Сестра развернула перед собой карту, причем как обычно – от стены и до стены. Воссозданная Алисой, карта висела, парила в воздухе, сотканная из света.
-В этом месяце нужно обязательно навестить близнецов. Они, конечно, не просят, но доставлять им припасы необходимо хотя бы из совести.
Близнецами сестра называла двух странных существ, обитавших на полузабыто лунной станции. Когда-то – первые шаги в освоении луны и попытка начать строительство «Серенити» – лунной колонии «Безмятежность», прервавшееся из-за ядерной войны между штатами и союзными Россией, Китаем, Японией на Земле – теперь из-за пандорума там не осталось никого, кроме Них. Две девочки лет двенадцати внешне – и не люди, по сути – они родились и выросли в невесомости, это был эксперимент – роды в космосе, первые и последние, их родители мертвы, но близнецы до сих пор хранят под кроватью отцовские и материнские кости. Земное тяготение убьет эти тонкие, как веточкам «лунной ивы», существа, к тому же на землю они не хотят по своим, особенным, загадочным причинам. Пусть и остаются загадочными. Кен не хотел лишать детей права на тайну, тем более у них и так мало чего осталось – не хотят жить с ними на Софиона и не надо, это не мешает «экипажу» их изредка навещать. К тому же сестра постоянно с ними играла в разные старые игры благодаря еще работающим спутникам-ретрансляторам и развернутой перед войной в космосе сети Скайнет – небесного аналога интернета, работающего на седьмом с половиной протоколе, приспособленном для пинга в несколько секунд, минут или даже часов. Так что они в каком-то смысле были не так одиноки, как сейчас Кен. Кроме них и Кеншина с Марико в космосе нет никого.
То есть вообще никого. И в ближайшие пять-десять тысяч лет, никого и не будет. Не ожидается в виду тотального отката в технологиях. То есть на земле еще есть много чего, но пользоваться этим «много чем» могут лишь единицы. Еще летает кое-какой космолом, обломки спутников и остатки четырех космических станций.
Все.
-Нужно тщательно рассчитать мест посадки. – Бормотала сестра. – В прошлый раз нас чуть не подбили какие-то дикари из зенитно-ракетного комплекса. Все склады растащили и считают себя настолько крутыми, что не боятся «небесных драконов», это не горные племена индейцев, нда... Я думаю, сядем здесь. На катере оттуда за пять минут можно попасть в город.
-Мари, ты ловила последние новости с северной Америки?
-Не хочу о них говорить. У Гибсонов сигнал совсем пропал, может помехи, а может еще чего. Их соседей досаждают «призраки», а по городу ночами разгуливает что-то «серое и мохнатое».
-Медведь?
-Это точно не гризли, потому что даже самые большие из них не умеют вскрывать замки, забираться в дома и воровать сахар.
-Сахар? – Оживился Кен. – Не соль?
-Сдалась им соль, они же тебе не лоси. Оборотни это. Я уже говорила им – пусть льют серебряные пули, им жалко серебра, говорят – память.
-И больше ничего не слышно?
-Северная Америка молчит, только белый шум. Слышала сигналы различных метро, там много уцелевших и, вроде бы пока держатся, не захотела вселять в них лишнюю надежду.
-Не ответила?
-Ради нашей же безопасности! Вдруг у них есть доступ к системам ПВО или даже ПРО, космический корабль знаешь, как сейчас ценится?
Кен не сомневался, не сомневался в том, что сестра ценит их корабль, хотя бы потому что сама его постоянно чинит. А еще она ненавидит размеренную жизнь реднеков. Иначе давно бы села где-нибудь в Канаде и завела хозяйство пусть и многоголовое в самом неказистом смысле этого слова.
А жаль, в Канаде сохранились леса и почти чистые озера. Только не Великие – в них сейчас такое водится...
Мутантов быть не должно, по крайней мере, так много. Однако Кен понимал – есть два мира, тот который у тебя в голове и тот, что наяву. Тот, что в голове – просто модель того, что наяву. Так природе удобнее, чтобы ты моделировал внутри себя правила и закономерности, и если данные о внешнем мире, полученные при помощи чувств расходятся с воссозданной внутри тебя моделью – не верил в происходящее. Сомневался. Так особь-агента сложнее обмануть, просто приспособление вследствие эволюции видов. Когда ситуация во всех системе, в которой эти биологические агенты обитают, меняется – все сразу летит в тартарары, особь начинает сомневаться в том, что у неё перед глазами и не верить.
И, как правило, гибнет. Есть определенная инертность мышления, которая лечится парой-тройкой поколений участившихся смертей. Кен знал, что мутанты существуют и их много, ему этого было достаточно, а разбираться, откуда набежала вся эта нечисть он не хотел. Правда изредка строил одну или две теории: от взбунтовавшейся ноосферы, выплюнувшей после войны и гибели множества её носителей из оставшихся все порождения их (носителей, людей) ночных кошмаров – до банальных экспериментов ученых до войны в своих секретных лабораториях. В выбивание генов радиацией он слабо верил, к тому же это более длительный процесс – не десятки и не сотни лет.
Но они были. И серьезно досаждали. Было еще кое-что – а именно тот факт, что несколько десятков поколений предков Рей и Кена занимались экзорцизмом. Вот такие вот дела. Отец и мать тоже помогали людям бороться с их ожившими кошмарами. Но есть отличная штука – война оцтов и детей, конфликт поколений. Объяснимый с точки зрения эволюции феномен, когда родители и дети становятся врагами. Просто ускоряет развитие. Чем лучше условия жизни – тем больше между родителями и детьми конфликтов. Чем хуже и опаснее жизнь – тем они дружнее. Это не порочность человеческой природы. На самом деле все просто – гены способствуют, чтобы в хороших условиях существования родители и дети разбегались как можно раньше – и желательно по как можно большей площади. Чтобы захватить как можно больше территорий и ресурсов пока ситуация вновь не ухудшиться и им не придется жить дружно, чтобы выжить.
Поэтому в их семье грызня до войны была постоянной и сестра тому пример, пример множественного расстройства личности, который уже не лечится. Ведь, как известно – если мозги слишком долго ебать – личности начинают размножаться. В остальном она милая.
Собственно по причине войны поколений Кен скептически относился к экзорцизму, хоть и хорошо в нем разбирался. И дело не в том, не верил в существование нечисти, просто он не считал острой необходимостью помогать людям с ней бороться. Вот не считал и все, что она представляет большую опасность, чем любой дикий зверь, которых мало, которые вымирают – а людей несказанно больше и они растут как биомасса.
Росли.
«Ну, жрут вас и жрут... все в этом мире друг друга жрут, от простейших – до высших многоклеточных, отстреливайтесь!»
Правда, это было до войны, когда по описанной выше причине люди друг с дружкой грызлись. Теперь они либо стали жить дружнее, либо окончательно слетели с катушек – третьего не дано, изменилась ситуация – изменились люди.
Хотя, если быт честным – еще в детстве Кен хотел радовать своих родителей, быть им полезным, чтобы они им гордились. Мог пойти по их стопам, просто чтобы они были счастливы, в конце-концов можно закрыть на все глаза и получать удовольствие слепо помогая людям, однако через свои слишком рано сформировавшиеся убеждения переступить не смог.
Впрочем, они все равно бы его не взяли на ту охоту.
***
-Знаешь, Кен, Мэдока... мне приснилось, что Близнецы научились размножаться делением и когда мы туда прилетели – их трое, а не двое. – Сказала сестра, проснувшись. – Вот глупый сон, да?
-Ты хочешь детей? – Мягко положил руку Мари на плечо Кен. Та отшатнулась как ошпаренная, покраснела, задохнулась, сделала усилие, подняла глаза, опустила их, посмотрела  сторону и наконец – снова прижалась к нему.
-Я имел в виду – завести семью с кем-то на Земле.
-Нет.
-Почему?
-Я не вынесу, если у меня нечто родится. Если будет двухголовый ребенок – я его воспитывать не буду. Я убью его. И себя. А я пока жить хочу. Знаешь, во сне Близнецы явно готовились колонизировать Землю заново. – Попыталась пошутить сестра. Не очень удачно. Но Кен улыбнулся, вслед за ней.
-Кен, не улыбайся через силу, я же тебя насквозь вижу.
-Тогда ты знаешь – я не имел в виду ничего такого.
-Ага. Зато я имела. – Улыбнулась сестра. – Ты знаешь, что Лунные Близнецы в последнее время на аниме окончательно подсели.
-Ужас. – Бесстрастно произнес Кен. – Это те диски, что в последнем городском рейде «хватай и беги» были им нарыты, когда мы видели второй, не наш катер на воздушной подушке?
-Нет. Оказывается у них на серверах лежало, просто копаясь, не находили. Прикинь – нашли бесхозные сто сорок терабайт аниме. Если в ближайшее время ничего в плане экзорцизма не предпринять – они там на орбите Луны окончательно угорят.
***
-Привет Санакан. Сибо.
-Я – Сибо. – Сказала первая девочка с улыбкой Моно Лизы, светло пепельно-белыми волосами, почти прозрачными, похожими на пряди медуз и бледным тонким лицом альбиноса. Казалось – сквозь её кожу просвечивают органы. Сестер было невозможно отучить от нудизма, равно как и от «поклонения» с молитвами костям предков. – А это – моя сестра Санакан. – Девочка указала на свою точную копию, которая почти так же невинно улыбалась, стоя с ней в обнимку.
-Нет. Ты Санакан. Она – Сибо.
-Как ты нас различаешь? – Сладко улыбнулась первая. – После пары сотен серий за двадцать четыре часа мы сами друг друга путаем.
-Нельзя посмотреть сто двадцать серий за двадцать четыре часа. Шестьдесят серий – максимум, они же по двадцать пять минут.
-Мы смотрим разные серии, но мы так близки, что успеваем смотреть по четыре с лишним серии в час в четыре глаза каждая, а вы так с сестрой не умеете. Мы посчитали – такими темпами мы сможем посмотреть за свою жизнь все игровые и анимационные сериалы, что есть у нас на станции, почти все. Так ка-ак?!! – Спросила первая.
-Ты симпатичнее.  – Улыбнулся Кен. – И обаятельнее. А твоя сестра чуть апатичнее, но тоже милая.
-Ясно. Ты на нас запал. Уже представлял нас в своих ночных фантазиях?
-Скорее кошмарах. Но вы в этом не виноваты.
-Вот как?! – Хором вскричали девочки. – Оставайся с нами. – Сказала первая, кладя руку на плечо Кеншину. – Да, научишь нас делать детей. – Вторая встала симметрично и тоже положила почти нечеловеческую руку на плечо Кену. Тут вмешалась сестра. Она гоняла Лунных Близняшек по всем палубам, вращающейся ради еле заметной гравитации станции, пока не загнал обратно в их «берлогу».
-Боже, вы сделали уборку!
-Это сделала Сибо.
-Нет, ты же сама приубралась, Санакан?
-Вы обе молодцы. – Улыбнулась им Марико Рей и стала раздавать гостинцы. Она любила косплеить снегурочку.
-Знаешь, Рей. – Чуть игриво сказала Санакан. – Я тут планировала приодеть Санакан как мальчика.
-А я хотела бы приодеть как мальчика Сибо. – Улыбнулась Сибо.
-Вы обе хотите одеться как мальчики? Зачем?
-Для разнообразия. – Сказала Сибо. – Да, разнообразие – отличная штука. – Согласилась с ней Санакан. – Ты достанешь нам на Земле что-нибудь по последней моде?
-Костей, ржавого металла и пару покрышек?
-Там такая мода?
-Мы думаем – покрышки странно пахнут, ведь они ездят по мифической земле.
-Как пахнет Земля, Рей?
-Мы не знаем. Но думаем – нам пока не нужно одеваться в покрышки. Мари, сможешь достать для нас японскую школьную форму?
-Для мальчиков? – Спросила Рей.
-Все равно!!! – Хором воскликнули обе.


г.3, Излучина у реки
Арсений
Деревня наша была небольшая, с одной стороны она упиралась в лес, за которым текла река. Маленькими мы там всей детворой ловили рыбу до заката, но времена изменились. В последние годы редко можно увидеть детей за частоколом. И птицы почти все исчезли. Раньше их много было, помнится, лет семь назад их стреляли из самодельных рогаток. Эффекта мало, зато было весело.
Но теперь все изменилось. Не осталось даже воронья. Дед Слава, который ходил рыбачить в заводь у Большой Коряги, однажды прибежал с рваной рукой, и пока его бинтовали, матюками объяснял, как дело было. Говорил – ворк странный, седой весь и с подпалинами. Клялся, что ворк и требовал самогону. А потом упал, старуха визжать – думали, откинулся старый, дорыбачился. А он храпит. За частокол и в ночное время только охотники уходили, теперь и днем неповадно стало.
В общем – темное время у нас, как говорила Ксенья – век такой, а годы вообще лихие. Когда севернее нас опять дикари объявились, и деревни жгли, нас это как-то не задело, наверное, заговоры действуют, да и не видать нашу деревню особо, каждое лето обновляем на частоколе листвяную защиту. И ждем, дозорные ежечасно меняются на вышках, которые с двадцати метров не отличишь от деревьев.
А что, так и живем и счастливы.
***
В мае заболела Леся, думали – купалась дурра с девчонками, она с ними повадилась так тихою тропою в лес по ягоды и грибы ходить, и отпускали. А что с них станется с девчонок то. Они пока к хозяйству негожи, сгинут – и храй с ними. Так старики говорят. И им тоже жалко, просто они другого объяснения не могут придумать, чтобы так пускать.
Спина горит, она ночами ворочается, Леся то, сестренка моя младшая. И все время бредет, к утру проходит и так неделю. И вдруг все прошло. Как рукой сняло, я, как зашел к ней – смотрю, она спокойная лежит и молча в окно смотрит. Улыбнулась мне, у меня от сердца отлегло. Храй не храй, но так бывает тяжко, когда родня единственная лежит и помирать готовится. У нас лекари слабые. Раньше Доктор был, только давно это было. Мне самому уже семнадцатая весна пошла, еще до того как первого сивокрыла сбил камнем – помню его лицо, бородатый такой и с острой правильно стриженой бородкой и усами. У нас все лохматые ходят, а он каждое утро на это дело время тратил. А потом его вызвали в соседнее село, там дело было срочное я и не помню какое. И не вернулся. И села того не стало, а потом пошаманив в который раз наша Старуха нам всем заказала в ту сторону не то чтобы ходить, смотреть даже.
Мы естественно не только смотрели, но и бегали по лесу петляли, стараясь подкрасться незаметно и разузнать – в чем там дело. Видели, правда, только дым, с той стороны валивший, дальше что-то внутри защемило и нахлынуло, я побежал, а когда обернулся – увидел Леху с Митьком, они как зайцы за мной неслись. И лица, главное их лица. Тогда они мне смешными не показались, это потом уже за оградой родной деревни отдышавшись, мы смеялись, удивив меняющихся караульных, которые так и не просекли – куда мы ночью гоняли.
И хорошо, что не поняли, с той стороны вообще неладное что-то творилось. Даже караваны приходить перестали. С последним на моей памяти годы четыре назад долго торговались, а то все предлог. Старики и наш Председатель Комитета решали, как быть, да как всегда народу не слова.
Что они там уразумели, я не знаю, да только изредка к нам теперь гости наведывались. Поэтому когда те двое приехали на «машине», их встретили как послов от другого селения, а то даже и как из Города. Правда, я таких в своей сознательной жизни не помню, а вот отец мой сам Горожанин.
От него мне досталась кипа книг, ставшая настоящим сокровищем и меновым товаром с моими друзьями и охотничья двустволка, которую после смерти отца Председатель конфисковал и подарил своему сынку Витьке. Правда тот погиб охотясь на детенышей ворков близ реки, после этого ружье считалось сглаженным и висело в чулане за зданием Совета. Караульные у нас все с арбалетами привыкли, ружья были еще у трех человек и они все охотники, в селе их видели редко. Вообще слабо у нас и с врачами и с оружием.
***
Настало лето, но обычной радости мне это не принесло. У Леси с тех пор как спала температура, часто болела голова, лицо бледнело, и она в обмороки падала. И закончилось это тем, что работая с остальными девчонками, она растянулась и ударилась о коромысло головой. Сутки валялась с температурой, и пришедшая её проведать шаманка хмурила брови. Ксения унесла её к себе и сказала мне бежать за Председателем.
Но у того как всегда не было времени. Зато портрет Сталина висел-таки на стене заботливо защупанный до дырок. Сам Председатель считал его портретом последнего президента Руси Жириновского, но учитель наш как-то объяснил нам всем правду, чтобы «мы не шли по пути ереси и порока». Когда я прибежал к нему, в гостях у Председателя опять были эти двое. Последние из путешествующих торговцев, которые еще к нам наведывались. На столе в Общественной Палате лежали странные предметы, о назначении которых я не мог и судить. Рядов валялись две большие выпотрошенные сумки. Старик как раз вел ожесточенные торги – об этом можно было судить по кислой мине, которую он корчил. Наша деревня не выращивала ничего сверх нормы, да и охотой мы промышляли лишь для себя самих. За все нужно платить – таков закон, как говорил дед Лаврентий, у которого училась вся детвора. Здание школы заросло травой до самой крыши, в нем можно было потеряться, лет четырех пяти отроду я так с друзьями играл в прятки, лишь на втором этаже, куда не доставала трава и вьющиеся растения были классы. Там садились полукругом и слушали рассказы. О прошлом, что-что, а рассказывать он любил и умел.
Я прорвался сквозь его зама и, схватив Председателя за рукав, потянул его в сторону. Как мог короче обрисовал ситуацию, а после, не смотря на весь поток возмущения и праведного гнева, потащил за собой в хижину к знахарке.
Да наша деревня мало чем могла похвастаться в плане менового товара, но то, что она была хорошо укреплена и незаметна со стороны, было преимуществом слишком уж большим, и за него приходилось платить.
***
Председатель, а звали его Лаврентий Белый, вытирал пот со лба. В комнате у нашей колдуньи спокойно чувствовали себя только она сама её любимый кот да детвора, которая бывало наведывалась сюда. Ну и редкие пациенты. Просто когда она вот так утаскивает к себе больного, зачастую не спросив разрешения даже у родни, значит, дело совсем плохо.
Леся дышала тяжело и быстро. Но не это волновало колдунью. Под кожей у девочки медленно перемещались маленькие красные капельки, похожие на кровяные.
И когда колдунья наша сказала, что тут она помочь ничем не может, тяжело опять стало на сердце. Словно догадывался я. Правда она добавила, что есть севернее деревня одна, где мать её еще жила. Так вот, там однажды давным-давно были схожие симптомы. И люди как-то (тут она посмотрела на своего кота, а потом на потолок) справились. Научились с ними бороться.
Мне почему-то показалось, что недоговаривает она чего-то. Но я промолчал тогда.
***
Они нашими проводниками будут. Так и сказал Председатель. Серый с Косолапым накидали товаров пол машины их. Я и подумал тогда, «что же они привозили в этот раз-то, раз цена такая?»
Вообще думается темные дела там, у начальника нашего, да мне-то все равно. Главное чтобы Леся поправилась. А когда уж и сам Белый вышел нас провожать да вынес ружье отца моего и лично всучил мне, со словами:
-Твое оно, берег, как отец твой завещал. Бери, и береги сестру. Возвращайтесь, как болезнь на спад пойдет.
У меня слезы аж навернулись. От злости и грусти, что оставляю село в такие трудные дни. Когда нет у нас ни начальства толкового, ни запасов хороших. И главное – людей мало, а кругом что-то темное творится.
Перед моим мысленным взором возникла самодовольная харя Председателя и сказала:
«Ну, ты, волчонок, что всегда бегал не там, где следовало, вот и наказали за это твою сестренку, бери её больную дурру да проклятое ружье и проваливай с глаз моих!»
И я так же мысленно ему ответил:
«Если ты скотина да сын твой распиздяй, то чем отцовское ружье проклято?»
В общем спасибо я ему сказал.

Подняли бревна ворот и выехали мы. Собственно, окромя Председателя да пары разнорабочих нас никто и не провожал. Только Ксения с крыши своего вросшего в землю дома наблюдала, зачем-то шевеля губами, да Настя, подруга сестры порывалась с нами. Вот только у неё и отец и мать, брат охотник и две сестры младших, куда ей с нами.
Странные они были, эти наемники, что стали у нас проводниками. Только я никак не мог понять, что с ними не так. А подолгу разглядывать – кому это понравится. В общем, достал я банку и нож и принялся чистить ружье. Почему-то, когда оно снова у меня в руках оказалось, стало намного легче.
***
Эти двое путешественников, что бывали у нас месяц назад и теперь приехали еще раз, они были странные, совсем чужие, словно из иного мира. Я иногда думал – насколько сильно жизнь отличается здесь, и там? В чем разница? Временами мне так хотелось сбежать и отправиться в город, откуда родом был мой отец. Но сейчас мы ехали на север, а значит, с каждой верстой удалялись не только от моего дома, но и от города, где мне так и не суждено было побывать.
Впереди возник огромный столб обросший травой, черный с зеленовато-желтыми пятнами на нем. Я указал им на него рукой:
-Когда уходили на охоту, мы каждый раз останавливались у этого столба. Так и называем его, «перекурный».
-А, - протянула она и как-то странно взглянула на столб. Тот был весь черный от сажи, слегка осевший и покосившийся. Это была крайняя точка наших земель, «безопасной» зоны. Дальше уже ничья земля.
Через шесть часов мы по-прежнему ехали на север. Сестра, укрытая пледом лежала рядом со мной. Наверху, на крыше их странной машины сидела девушка-наемница, позади меня – водитель-наемник, а за ним был огромный кузов весь заваленный всякой рухлядью. О назначении множества предметов я не мог догадаться, сколько не рассматривай их. Однажды они остановились рядом с покосившейся постройкой. Прямо, как и наша школа, она вся заросла травой, заколоченные двери и обвалившаяся кровля, ржавая машина пробила окно, снеся раму, и так и осталась висеть в полуметре над землей. С ноги выбив прогнившую дверь, наши проводники с оружием наперевес ворвались внутрь, через две минуты они уже таскали оттуда новые старые ржавые вещи и груда «хлама» позади водителя увеличилась на треть. Я не разбираюсь в товарах, может, за это и можно было выручить неплохие деньги в городе, но не у нас.
После мы продолжили наше путешествие на север. К вечеру остановились у развилки и наемники о чем-то долго переговаривались на странном наречии, после чего водитель-мужчина вдруг развернул нас, и рванули мы в кусты. Протаранив наверняка не один километр густой растительности, и распугав всю мелкую живность в округе, мы остановились у огромного дерева. На нем и ночевали. Залезали с крыши автомобиля, «расти» как они его между собой называли, а потом водитель отогнал его на несколько метров и взобрался сам.
Под утро над местом нашего импровизированного лагеря летала целая стая сивых. Я хотел шмальнуть по ним и приготовил бы что-нибудь вкусненькое, но Вик, так звали нашего водителя, отвел ствол моего ружья в сторону. Он сказал, что не нужно привлекать внимание тех, что охотятся на нас, бессмысленной охотой на птиц.
По-своему он, конечно, был прав, но я уже не раз бывал за пределами села, чувствовать животные взгляды научился. Не похоже, чтобы сейчас нас кто-то выслеживал. Эх, жалко сивокрылых, у нас-то над деревней они больше не летают.
***
Весь следующий день мы со скоростью бегущего человека ехали на север. И опять под вечер остановились. На этот раз проводники что-то рассматривали на горизонте в бинокль, и я не выдержав, спросил:
-Что там?
Вик передал мне оптику, которая оказалась покруче той, с которой все носился Митька. Я поднес её к глазам и долго не мог понять – что же их там так удивило. Потом понял. У самой дальней излучины реки, той самой, что текла у нас за лесом у села, что-то двигалось. Я никак не мог понять, что это такое, никогда еще раньше подобного не видел. Длинное и светлое оно блестело на солнце как свежее пойманная рыба.
-Что это?
-Выползень, - ответила мне девушка сверху и залилась звонким смехом. Я невольно развернулся к ней. Только теперь я понял – странной в этой паре была именно она, водитель был чужим, не похожим на наших сельчан, но раньше когда ходили караваны, таких к нам приходило много. Наемники, охотники, торговцы и мародеры, они все старались избавиться от своего товара как можно быстрее и выгоднее и села подобные моему были неплохими обменными пунктами. Наверняка в городе ценили продовольствие.
-Выползень? - Неуверенно переспросил я.
-Аха, летний.
Водитель сделал как вчера – развернул нас и направил прямиком через кусты в лес.
Правда, в этот раз не все прошло так же гладко. Но об этом далее.
Через полкилометра мы выскочили на поляну. На ней были цветы, немного, но и это привело меня в недоумение смешанное с восторгом. Они редкость и их, высушив, обычно относили вместе с грибами и редкими травами нашей знахарке. Я уже собирался приступить к сбору, когда вдруг вспомнил, где я, и покрепче сжал отцовское ружье.
Мы остановились, но воитель сидел неподвижно, лишь слегка смотря по сторонам, практически не поворачивая головы. Сестра мирно спала, когда я повернулся назад – увидел что девушки, которая была сверху, теперь там нет. И в ту же секунду сзади раздались выстрелы. Вик выпрыгнул со своего сиденья, так словно там была пружина и, рванув из чехла на спинке свой автомат, кинулся по следам колес обратно. При чем он все это сделал молча, ну и я, разумеется, побежал за ним следом.
Выстрелы зазвучали правее, и мы неслись, перепрыгивая через коряги и спутанные корни деревьев. У нас в селе счетчика Гейгера как такового не было, раньше висел один у Настиного отца в прихожей, его использовали, когда вода шла странная или еще чего, но и он давно сломался. Обычно мы определяли по растительности гиблое ли место. Так вот – места, по которым мы сейчас бежали, были больны, так любой ребенок мог сказать, не то что Ксения.
Чуть было не споткнувшись об очередной корень я почти упал, но вовремя схватился за ствол дерева, удержал равновесие и кинулся было дальше, как зазвучали автоматные очереди. Я понял, что потерял Вика, тот свернул в сторону раньше меня и теперь вокруг только лес, быстро наступающая темнота, грохот выстрелов совсем неподалеку и какие-то захлебывающиеся повизгивания. Теперь там шел бой и чтобы не попасть, нечаянно выскочив вперед под их огонь, я, оглядевшись, вздохнул полной грудью и собрался уже лезть на дерево и стрелять, если что оттуда, как очередь разорвала ночной спертый неподвижный лесной воздух почти под моим ухом. И тут же раздался крик водителя:
-Пригнись.
Я упал, и пули стали выдирать куски коры у меня над головой. Извернувшись чтобы понять, куда он стреляет, я увидел падающие красные точки. Они кружились по спирали, полсекунды я как зачарованный смотрел на них, а потом, выставив вперед ружье скорее для защиты, нажал сразу на оба курка.
***
 И почувствовал облегчение, когда эта гадость, что свалилась на меня, перестала двигаться. Вик пинком скинул её и опять исчез среди переплетенья стволов деревьев и жуткого на вид кустарника. На этот раз стрельбы уже не было. Я вскочил и не отряхиваясь кинулся было опять за ним, но сделав шаг, обернулся и посмотрел на лежащее на земле тело. Внешне оно напоминало паучью сеть, только из очень широких, как листок белой полупрозрачной травы паутинок, они расширялись к центру, сходясь в комок рыхлой плоти, усеянный напугавшими меня глазами. Сейчас мертвая она слегка светилась не то разлагаясь, не то испаряясь. И тут я понял – она как речная вьюнка, их тех, что ловились на любую наживку у нас в заводи, только больше и живет на деревьях. И она должно быть вся из воды на ощупь, только трогать эту тварь еще раз мне не захотелось.
Мы нашли девушку-наемницу, точнее она нашла нас. В руках у неё были пистолеты и отрешенное выражение на лице. Мне показалось, она даже слегка улыбалась. Правда одежда была немного порвана и из руки шла кровь. Та поляна, где она стреляла, была вся залита кровью. Там ночевали ворки, целая стая и мы пронеслись мимо них этим вечером. Да и еще, я думал у неё автомат, как и водителя, выстрелы звучали слишком быстро. Наверное, автоматические пистолеты, я не очень разбираюсь в оружии. Пистолеты до этого видел только на картинках в книге, оставшейся от отца.
Она была в порядке. Это было странно. То чувство неуверенности рядом с ней только усилилось.
Я никогда такого не чувствовал ни при Насте ни при какой другой девке из нашего селенья. И это было не то о чем можно подумать на первый взгляд. В общем, решив не забивать себе голову всяким бредом понапрасну, я смирился с этим чувством.
И когда, уже развернувшись, собрался посмотреть что и как там с тушами ворков, а если молодняк то мех у них годный, вспомнил про сестру и стремглав кинулся обратно. Мы все втроем влетели на поляну где стоял «Расти» только для того чтобы понять что  за то время пока мы стреляли этих тварей сюда никто и не вздумал сунуться и сестра просто спала. Правда, это уже было ненормально. У неё опять поднялась температура, пока Вик разбивал лагерь, я сделал ей компресс, больше ничего я в медицине не смыслил. И тогда увидев, по всей вероятности, мою беспомощность в этом, за дело взялась Чарли, так звали нашу проводницу. Она отстранила меня, и быстро сняв с сестры верхнюю одежду, увидела что-то заставившее её странно вздернуть брови.
-Вик, тут шекхи. – Крикнула она, и невероятно легко подняв мою сестру, уложила, если не кинула её в машину. Водитель наш опять заводил мотор, лагерь снова был забыт. Мы продирались сквозь заросли обратно тем же путем, на этот раз никого не было на крыше. Чарли окончательно раздев сестру, снимала с её тела огромные красные вишни. Я в это время придерживал её голову от тряски. Показав мне одну, она раздавила её между пальцами. Мне в лицо брызнула кровь, она улыбнулась и сказала:
-Мы невезунчики, правда?
-Она жива?
-А ты что сам не видишь разве? Еще бы немного и из неё высосали еще пол-литра крови и приехали бы.
-Куда? – Спросил я, до сих пор не очень понимал, о чем они говорят между собой, во-первых, они говорили слишком быстро, во-вторых, перемешивали знакомые и незнакомые слова, но не это главное. Самое странное, то, что многие знакомые они вставляли не там и не так как следует. В общем, когда они говорили между собой, я просто молчал, смотря на дорогу.
Наш второй лагерь в эту ночь мы разбили у реки. Не той, которая течет у нас за лесом, теперь мы были уже довольно далеко, и мне почему-то стало снова грустно. Река была быстрая, опять же это не те медленные воды, что текли у нас. Я бы даже не сказал, что смогу добраться вплавь до противоположного берега, не утону или меня не съедят.
Мы подъехали к огромному коричневому зданию без окон, таких я еще не видал никогда. Увидев мое замешательство, наверное, я слишком открыто на все реагирую, нужно следить за собой – говорил мне учитель – не разевай рот, а то подумают что ты странный, так вот, увидев мой наверняка открытый рот Вик сказал, что это катер. Помолчал, полминуты и добавил, что сам не уверен. В общем, это было огромное ржавое нечто, лежавшее на боку и служившее прибежищем еще одной стаи ворков. И опять загремели выстрелы, правда, они был все молодняком, недавно видать отбившимся от основной стаи, чтобы основать свою собственную. Так что без сильного лидера все, что они смогли сделать – это убежать, поджав свои тонкие хвосты.
На ночь мы устроились внутри. Сестрой занялась Чарли, а мы с Виком выкинув наружу все «больные» как говорили у нас, и «зараженные» как говорили они вещи, развели костер так, чтобы его не было видно снаружи. У них на машине спереди были три странных предмета, и вот сейчас я, наконец, начал понимать, зачем они. Крайний правый был счетчиком Гейгера, только огромным и с множество шкал, Вик назвал его по-другому, но я так и не понял, средний не работал, о чем водитель явно сожалел, а тот который был справа, примотанный проволокой он и включил сейчас.
Раздался треск и невольно потянулся за ружьем на спине, но Вик успокаивающе приподнял руку.
-Он не рванет? - спросил я, почему-то во всех книгах, что читал, подобные предметы после треска взлетали на воздух, отправляя на тот свет тех, кто их нечаянно включил.
-Все под контролем. – Ответил Вик. И добавил, - если ты не понял, это радио.
Треск перешел в прерывистый рокот, потом писк какой-то и издалека донесся слабый голос. Слабым он был по громкости, но вот уверенности в нем было хоть отбавляй. Даже слишком.
«Пришла к ним хворь. Болячка, один за другим слегли жители бункера. И тогда папа этой девочки решил исправить собственную ошибку. Знаете, как бывает – начинаешь исправлять, а получается только хуже. Вздохнул он, значит так глубоко и посмотрел на женушку свою, а она ему кивнула. Пошел и перещелкал всех болельщиков из «Панацеи». Это ствол у него такой был .50 калибра, 12,7 короче слонобойка. Охотничий он. Как раз по доходягам стрелять, правда? И вот значит, они все успокоились, поплакав слегка по этому горю. Жизнь продолжается, а на том свете они повстречаются и разберутся, кто кому чего там должен, если останутся еще причины. Так все они мыслят, они такие, причем все, до сих пор не могут отойти от мира глубочайшей морали и чистейшей нравственности, ностальгируют и глотают валидол. И к нам сюда боятся сунуться, им, видите ли, претит вид человека, который помолившись, приступает к поглощению себе подобного. Чистоплюи хреновы… ну не в этом суть, кхм… И тут, ко всеобщему ужасу дети мои, болезнь проявилась у этого папочки. Да думал то он, поначалу, что просто нервишки да головная боль. Приходили, небось, по ночам они и утром глотал он таблетки. А ведь врачом был. Вот так вот. От папы заболела мама, которая утешения искала и лечила нервы сами-знаете-как с ним каждую ночь. А от неё – единственной оставшейся к тому моменту бабы в бункере, ой простите меня все мои слушательницы, не бабы, а Женщины, так вот от неё, готовившей еду всему немногочисленному персоналу – весь этот немногочисленный оставшийся на этом свете… персонал. И только дочка их пока еще была здорова. И то, потому что после той ночи… «панацеятеропии» она от родни шарахалась как от зачумленных. И правильно дети мои, что кашку мамину она не ела, а по закоулкам бункера моталась…
Вик ударил по приемнику, когда пошли помехи, и они словно почувствовав, что сейчас он, наконец, эту рухлядь сломает, сразу прекратились. Сестра приподнялась со своей импровизированной лежанки и прислушивалась, хлопая в полутьме глазами. В них отражались искры костра, это было так забавно, что я не удержавшись, рассмеялся.
-И вот когда они поняли, что все пропа’ло. Все… ну вы поняли… тогда они вытолкали её наверх и закрылись подыхать в этой консервной банке за номером 48. Мол – не вините нас ни в чем. Мол, может… и выживет… как-нибудь… Как щенка, который заболел или нечем кормить которого, ну знаете, травинку скушает, природа в беде не бросит… наивные.
-Поспешите, мальчики и девочки, что-то, а точнее кто-то вон мне подсказывает, что сейчас она все еще жива, дышит полной детской грудью нашим слегка радиоактивным воздухом. И любуется окрестностями. Но опять же что-то, а точнее кто-то на ухо мне шепчет, что как только наш закадычный расплавленный, кому друг кому враг опять примется жарить и без того подгоревший пирог под названием Россия, она отправится вслед за родителями. Грустно, не правда ли?  Если хотите и вам нечем заняться, разумеется. Бандиты мародеры и отморозки всех мастей – за неё дадут кругленькую сумму на невольничьем рынке, как-никак росла то она в «чистом» месте. Ну, вы поняли…
Да и… Защитники справедливости, добрые самаритяне и прочие сумасшедшие от бога, который нас с вами покинул. Аминь. Знайте! Спасение души заблудшей вам воздастся. Тоже в кругленькую сумму в любой из общин, разбросанных в здешних краях, там везде нехватка свежей «крови». Такие дела мальчики и девочки. Аминь.
Подберите ребенка, не дайте ей сгинуть в этом грязном черством мире!
С вами был Тридогнай… фу ты черт, совсем зарапортовался. Трирэтнайт я. А это тот, другой, из старой позабытой игры моего детства. Не знаете вы его короче. Спасибо за внимание. И будьте Счастливы! Пока еще дышать вы можете.
***
-С вами Радио Московского Метро, на частоте 2.033 метра, вещаю я из укрепленного бункера, под самым центром этого древнего города… ха-ха. Шутка ребята. Там про то место, о котором я вам только что поведал, кое-кто другой поселился, ияха-ха. Я южнее ребятки, южнее. Немного. Если смотреть на карту Родины у меня над столом.
-А знаете ребятки, что в Московском метро до сих пор живут люди? И они не’ слы’шат гласа моего. Потому что давно уже, на темной стороне силы живут. Так-то. Эх…»
-Не нравится мне с какой он интонацией все это произносит. – Пробормотал Вик. - Надеюсь, его пристрелит кто. В ближайшее время. Но, давно уже надеюсь. А то этот гребаный приемник, батарейки жрет как моя мама пенчекряков. Да и ломается каждую неделю. А выбрасывать неохота. Все жду, когда этот мудак что путное скажет. Надежда одна… ненавижу надежду…
-Про кого он все время говорит? – Спросил я.
-Да про весь бред, который можно! Я честно, не знаю, кто ему за это патроны дает, и знать не желаю.
-Нет, я про другое, откуда он все это узнает? Ведь если он там, в бункере один и никуда не вылезает…
-А… Ты не представляешь, сколько на этот счет теорий. Я думаю, все просто – это «оно», с которым он там беседует – телепат какой-нибудь или что-то в этом роде. Мутант короче. Может они вообще там сиамские близнецы, - так один охотник знакомый говорил, а он узнал от сталкера из Самары,  а тот, по его словам, от шишек ученых каких-то там, - короче он говорил, что нашли как-то этого Трирэтнайта, и чуть от ужаса не разрядили в него все свои обоймы. Говорят там целая комната, проросла этими тремя крысами. Потому и называет он так себя – крысиный король, что живет без солнечного света.
-Крыса? Ты что издеваешься, быть таково не может?
-Да не крыса он. Я и говорю – тот сам не знал что болтал, три раза по-разному рассказывал, и то у него выходило, что это двухголовый человек, то крыса огромная. Короче – пьяный он был, брага та еще у монахов тех, что нас в Грозу приютили под Воронежем.
«А знаете дети мои, чудеса есть… Хотите, чтобы старый Трирэтнайт поведал вам сказку на ночь? Немного страшную, но как без этого в наше то время. А? Слушайте тогда, история одного сталкера, или как тоже иногда бывает…
-Вы знаете чем вредна, мои юные слушатели, радиация? Да? Всем мамы папы дедушки и бабушки сестры братья подобравшие вас мародеры, ну с кем вы там сейчас живете, всем они рассказывали наверняка об этом «невидимом хищнике» который не пожалеет никого.
-Так вот, а вы знаете… чем полезна радиации? Знаете ли вы, мои дети, что она может не только забирать, иногда она может и спасать чужие жизни? Вы сейчас скажете – все это бред, этот старый псих там свихнулся на старости лет. Не-ет…. Детишки, вы не правы. Вот собственно с чего все началось…»
И опять пошли помехи, а мы по прежнему ехали по разбитой дороге на север, иногда по чутью нашего водилы меняя её на тонкую лесную тропу, где каждые пару сотен метров приходилось слезать и в ручную расчищать путь, иногда останавливаясь, чтобы поохотиться на тварь иную или вынести что-то ценное или не очень из вросшей в землю старой машины. И постоянно было включено радио, его вырубали на пару минут, чтобы прислушаться к звуку странному, поступи в лесу, выключали, увидев поднявшуюся вдруг над тем же бесконечным лесом стаю черных-черных огромных птиц, увидев впереди людей, как мне показалось игравших, а оказалось – убивавших кого-то. Все остальное время эта обмотка, что шла вдоль всех металлических частей машины и исчезала в загадочном нутре приемника, исторгала из себя странный далекий голос, с небывалыми для моих ушей интонациями.
«Спасшиеся в бункере под университетом, реально нуждаются сейчас в вашей помощи, им просто позарез нужны медикаменты. Только если вы решите изменить вдруг привычный маршрут движения своего каравана и помочь помешанным на евгенике во всем, в том числе и среди себе подобных, товарищам, засевшим на минус пятидесятой отметке вблизи Москвы, знайте, мои дорогие, что ночью туда лучше не соваться. И не потому, что вас сожрут. Они не едят там человечину. Зато стреляют метко. Вы поняли кто, да?
И стук условный знайте, вот так: так-тук, тук-тук, тук,тук,тук. И если вам не открывают – значит все, медикаменты больше не понадобятся. Удачи! Всего хорошего вам!
Да и еще, пока не забыл… если вас зацепило, ну поцарапались вы где немножко. Тоже пока не срастетесь, туда не суйтесь. Они хемофобики там все. Тоже… наследственность… браки между родней, ай-яй-яй, ну вы поняли…
Всего хорошего!
***

-На далеком острове Сахалин стоит подлодка. Встала на прикол она там, давно уже. И никто не вылез оттуда. Никто не возвел вокруг на берегу палаточный лагерь. Никто не отправился на частокол бревна тягать в лесок поблизости, или разбирать дома в городок неподалеку.
Стоит на приколе подлодка мальчишки мои, на Сахалине она. Такая длинная сигара из стали, как старый киндер сюрприз – два корпуса – один в другом. Их не разрезать просто так сварочным аппаратом и не проникнуть внутрь, по крайней мере так просто. Снегом присыплена, вмерзла уже почти она в льдину, что начинается у русской земли и заканчивается за океаном во Тьме Великой. И никого. Нет ни прожекторов, ни лодок, вертолетная площадка пустует на ней. Вокруг тишина, ни зверя, ни птицы, даже мутантов там нет. Не то, что ваших крыс. А лодка стоит. Возле причала. Просто стоит. Так вот, если кого туда забросит, это маловероятно, но кто знает наверняка, не стоит испытывать свое счастье, пытаясь проникнуть внутрь этой подлодки. Запомните совет старика Трирэтнайта, он много повидал на своем вику и еще больше он слышал.
***
-Так вот ребятки, хотел я вам поведать тайну страшную, которую мне самому одна тварь принесла на чешуйчатом хвостике своем, да наш теперешний Президент взбунтовался против… правильно, утечки информации дети мои. Просто скажу вам две вещи, первая – скоро вы, проснувшись утром и потянувшись слегка выпив чайку замотав в рулон свой спальник и проверив, не отсырел ли патронташ… не услышите меня снова, по нажатию волшебной кнопочки.
Не горюйте, это временно, как и все в наших странных жизнях.
И второ-ое…
Вы знаете про тварь под кремлевскими звездами живущую? Ну… я же говорил вам, помните? Так вот мальчики и девочки, у нас она одна, а за океаном их … много…
Привет тебе… Америка! Спасибо за внимание, оставайтесь с нами! Конец эфира…»
-Ну и хрен с тобой, - сплюнув, Вик с раздражением выключил радиоприемник.
Нам  оставался последний день. Еще каких-то пятнадцать часов и мы будем у цели. Ксения рассказывала нам про свою деревню, я даже приблизительно представлял себе её окрестности. Арку у входа, огромный дуб, на ветвях которого застряла серебристая стрела из металла, который никогда не потускнеет. Все было так отчетливо, она усаживала нас вокруг себя и рассказывала о корнях и травах, о старых предметах и далеких землях, о Городе и о том, почему туда не надо ходить.
***
Над лесом, за которым была та деревня, поднимался огромный столб дыма. Я никогда подобных не видел раньше, только когда учитель рисовал нам Взрывы Распада. Но ведь этого не может быть!
-Это что? Распад опять? Нет, не может быть, нам же рассказывали!
Вик рассовывал спокойно по карманам магазины, достав с задних сидений ружье, кинул мне и сказал:
-А вот мы сейчас это и узнаем!
-Но нам нельзя, если!..
-Успокойся парень, это не атомный взрыв, если ты про это. Просто пожар. Только сильный.
Не успели мы пробежать и триста метров как из кустов спереди к нам что-то метнулось. Загрохотал автомат Вика и со вспоротым брюхом тварь, по инерции пролетев еще немного, мордой уткнулась в землю и остановилась.
-Началось. Парень не отходи от меня. Главное валить их всех и молиться, чтобы они не обошли нас с фланга.
Я опять вспомнил про оставшуюся в машине сестру. На этот раз мы прикрыли её брезентом и сказали не высовываться. Она не спала. Хорошо хоть не могла в своем состоянии бежать за нами.
***
Следовать точно за ними я не смог. На нас повалили со всех сторон. Не очень большие, метра полтора ростом, с длинным мехом и острыми лисичьими мордами, при беге на четырех конечностях они подозрительно смахивали на привычных с детства ворков, но были заметно умнее. Нас разделили, и не помню как, я оказался с глазу на глаз с одним из этих существ, прямо перед деревом, одним из тех огромных и старых «как мир», про которые рассказывала Ксения.
Тварь покачнулась, когда я навел на неё ружье, её два внимательных черных глаза изучали меня и мое оружие спокойно, словно она и не подозревала ни о чем. Но стоило мне нажать курок, как она словно угадав по моим движениям или лицу, что сейчас произойдет, одним прыжком отскочила метров на десять к дереву и кинулась сквозь листву вверх. Я чертыхнулся и, не теряя времени на перезарядку побежал за ней. Уперся ногой о дерево, поднял ружье и, прицелившись вдоль ствола в колышущуюся листву, спустил второй курок. Выстрел дробью снес несколько мелких веток, я по прежнему не видел что с ней там, но визгу было много, значит, я попал. Оббежав вокруг почти полутораметрового в обхвате дерева я прислонился к нему спиной и слегка трясущимися руками переломив ружье достал патроны. За спиной что-то приземлилось на землю и, урча и похрюкивая, стало принюхиваться. Я сунул один патрон – почему-то у меня никогда не получалась как у Митька вставлять их сразу оба. Рядом с лицом в дерево ударили когти и полетели щепки. Я передумал насчет второго патрона и, развернув ствол, пальнул в выглядывавшую из-за ствола рожу от живота почти не целясь. Удачно пальнул так.
Мы отбились от этих созданий, и то ли по счастливой случайности, то ли благодаря навыкам проводников все были практически целы, не считая легких царапин.
Впрочем, последнюю из них валили все вместе, наверняка это была их мать. Два магазина к автомату Вика с 5.45, десяток ружейных патронов и штук пять обойм к пистолетам Чарли и под конец непонятно откуда взявшаяся у неё граната. И это еще хорошо, что наемница сразу кинулась между деревьев и тварь за ней. Толстой она оказалась, пока раздумывала, как пролезть между сучковатых и близко стоящих стволов, мы её и положили. А произойди все по-другому не миновать беды, разорвала бы нас она ей богу.
Тел жителей деревни мы так и не нашли. Все вокруг было в крови, но тела исчезли. Правда, до самой деревни мы тоже не смогли добраться, мешал дым. Без приборов теплового видения, как называл их Вик, туда не сунутся. Он так и сказал – «ослепнем, как щенята какие». Мы ночевали за два километра оттуда. Всю ночь дежурили Вик с Чарли. Они опять о чем-то оживленно переговаривались ни на секунду, ни выпуская из рук бинокля. Он был необычный, я таковских раньше не видел. Если смотреть через него, мелькает множество знаков и слово на непонятном языке. И тяжелый он слишком, как я его взял в руки – сразу захотелось вскрыть и посмотреть, что там внутри.
Костра не разводили, ели холодное мясо, оставшееся с прошлой ночи. Я поминутно смотрел на сестру. Она теперь слишком много спала, это хорошо думал я, что температура спала, и она не мучается. А теперь распереживался. «Еще немного!» – оказалось неизвестностью. Что теперь делать я не знал. Наверное, ждать, когда дым рассеется и можно будет попасть в деревню, а точнее в то, что от неё осталось. Я уже в тот момент, как увидел эту мохнатую тушу в первый раз, понял, что случилось с этим поселением. То же что и тогда давно с окрестными селами.
 Только под утро началась моя смена, поэтому я первый заметил их и сразу разбудил Вика. Он вырвал бинокль у меня из рук, ногой толкая девушку.
Фигурки людей, передвигавшиеся быстро, почти не по-людски, они шныряли между тел тех первых убитых нами прошлым днем тварей так похожих на ворков. В голове сложилось, и я спросил:
-Эти что, твари, они у них никак животные питомцы что ли? – Спросил я.
-Наверное, так, а может наоборот, - ответила Чарли. – Кто их там разберет. Ни я, ни ты, они живут не так как люди, хоть и являются ими.
-Они не люди! – Закричал я. Почему-то перед глазами замелькали лица и я вспомнил запах того дыма. Давно, из детства. Такой похожий на тот, что был сегодня. Я понял. Дым всегда похож. Но все каждый раз снова.
-Нелюди они, - пробормотал я снова.
-А что такое человек? Если то, что он создал, то теперь и человек не человек, а лишь огрызок.
-Чертовы дикари! Ненавижу их, - прошептал Вик. – Их всегда слишком много сразу для одного ствола. Пусть даже такого хорошего как мой. И не люблю я их стрелы, они отравлены и слишком метко дикари стреляют ими. Я за засаду.
И что-то заныло во мне. Было какое-то неправильное томление этим утром. Вдруг вспомнилось расставания, отцовское ружье в руках Председателя. Мне тогда, наверное, надо было все вслух сказать ему. Стало бы легче.
Я почти с нежностью взглянул на сестру. Что-то было не так, и я только сейчас это вновь отчетливо понял. Кто наши проводники? Что все это значит, нас выкинули из деревни это понятно. Отца и матери не было в живых, сестра больна, мы, наверное, просто мешали. Но почему они о нас так заботятся. Они за бешеные деньги заключали странные сделки с Белым, если это так, то, сколько же стоило наше путешествие? Та граната, которую кинула Чарли. Имена, такие незнакомые, нет, знакомые лишь по книгам. Это клички? Почему они с нами, у них нет других дел? Не может быть! Или они тоже хотят попасть в ту деревню, где столь сильные шаманы, и про которую знала только Ксения? И не они, а мы проводники, точнее билет или скорее ключ. Ведь если что, я смогу описать многое из того что рассказывала ведьма. И сестра… чем она больна?
***
Весь мир расцвел, став цветным и предельно ярким в этот момент. Я зажмурился и тряхнул головой, отгоняя наваждение. Но не мог не спросить себя мысленно – «почему трава такая зеленая сейчас, когда раньше была блеклой?»
Я все пропустил тогда, теперь же поздно. Наверное, надо было спросить – к чему такая спешка, давайте подождем, как дикари уйдут. Но сестра такая вялая была этим утром. Я тоже спешил. По-своему. Вот только почему спешили они?
У нас был план, план проникновения в селение. Мы потратили полдня, готовя все это. Но все случилось не так, как мы рассчитывали. Они нашли нас этой ночью, но не подали вида. Следили, и стоило нам опять войти в лес – напали.
Мы отбивались как могли, а Чарли снова пропала из виду как только начался бой. Я только слышал её выстрелы, но не видел саму, да и не до этого мне было. Когда же отступили к машине, у Вика из одежды торчали штук пять стрел. Я краем глаза это заметил и подумал, что у него там поддета броня. Позавидовал я ему, он знал куда стрелять, я же стрелял почти наугад и так их и не увидел.
***
Я почувствовал толчок и земля покачнулась. В те мгновения я уже не чувствовал ног наверное. Не понял и как упал. Только руки сжимали стрелу, торчавшую из живота, и дышать было невозможно, все, что я хотел – только вздохнуть еще хоть раз.
И прежде чем это произошло, я увидел лицо, склонившееся надо мной. Той девушки-наемницы, я почему-то забыл её имя. Все тонуло в каком-то супе, наверняка том вкусном, из кореньев и грибов с овощами, что варили на все небольшое село Настя с сестрой. Только сейчас он был тошнотворным. Я захотел сказать, «прости Леся, но твой суп тошнотворный» и не смог.
Лицо приблизилось, и я, наконец, смог рассмотреть её глаза.
Они были странные как всегда, только сейчас я отчетливо понял, в чем дело.
В них были две радужки, одна в другой. Словно радужка зрачка вдруг взяла и разделилась.
Я это увидел, а потом все стало мутным, и я куда-то навзничь падал. Наверное, под землю. А потом…

Комментариев нет:

Отправить комментарий